Живой Журнал. Публикации 2016, январь-июнь

Это отчасти и история довлатовской эстетики — всё как бы происходит само, а ты просто свидетель времени, текущего мимо. Люди и положения, города и годы. Нью-Йорк-Париж, Маршак-Эренбург, Земфира-Кобзон, Акунин-Толстой.

Ты становишься ценен тем, что всё видел.

Дожил.

Помнишь ещё что-то.

Извините, если кого обидел.

02 апреля 2016

История про то, что два раза не вставать (2016-04-03)

Мне написали с одного сайта, чтобы я сказал им, насколько велика книга «Чёрный лебедь».

Я впал в ступор, оттого, что считал, что «Чёрный лебедь» уже давно протух.

Ещё я думал, что вот этот чувак написал следующую книгу, у нас её перевели — «Антихрупкость», кажется — и долго мусолили, и вот теперь уже и эту, новую, забыли.

Ну, у лебедей судьба одна — лебедь вновь поднялся к облаку, песню прервал. И, сложив бесстрашно крылья, на землю упал.

Талеб с его книгами был певцом успеха — не в прямом в смысле «Как заработать миллион», но из этой схемы.

Вокруг этой книги странное облако. Дело в том, что бывают такие книги, которые тебе хвалят заведомо странные люди.

Например, так мне хвалили Ричарда Баха — то есть, вот книга, что объяснит тебе всё. И не то, чтобы я не верил в то, что бывают книги, объясняющие всё, но как-то велик риск нарваться на сектантов. (Сектанты тут — это такое расширенное понятие).

Я сектантов не люблю, потому что у них не бывает чуда, сколько бы тебе не твердили, что перед тобой небо в алмазах, только оторви попу от стула и сделай пятнадцать приседаний. Чуда нет. Алмазов — тоже. И если ты смотришь внимательно, то видишь только нейлоновый полог палатки и сплющенных комаров на нём.

В обществе устойчивый спрос на книги-рецепты, написанные бодрым убеждающим тоном.

Но этот бодрый тон на меня не действует.

Я понимаю, что просто так уже не могу читать книги, написанные в этом ключе. Мне нужно его читать с таким внутренним арбитром, чтобы и внутренний сектант высказался, и внутренний экзорцист. А арбитр их должен рассуживать.

Но разбираться с этими деталями — труд, труд тяжелый — ну его.

У этих книжек-объясняющих-жизнь-как-она-есть наличествует такая особенность — пройдёт волна ажитации, и все начинают говорить «Эко мы повелись, это же не кровь, а клюквенный сок».

И все говорят, что давным-давно подозревали, что это смесь Коэльо с Карнеги, а хвалили из вежливости. Или потому что им нужно было написать рекламную рецензию, а дома дети некормлены.

Кстати, Карнеги действительно учит жить — и советы его толковы — включая запомнившийся мне — «поздравляйте людей с днём рождения, потому что вы можете оказаться единственным человеком, что поздравил кого-то, кто в этот день оказался одинок». Мне безо всякой прагматики это показалось верным, да социальные сети сильно упростили это дело.

Так и с прочими такими книжками — я всё время рядом с ними чувствую себя в магазине на диване.

В общем, нужно было бы их спросить:

— А это точно, что книга, а не фильм про балерину?

Но не спросил.

В общем, чудны дела Твои.

Я думал, что этот лебедь уж где-то там, в омуте, воркует с чайкой по имени Джонатан Ливингстон.

Отчего-то вспомнил стишок, рассказанный мне архитекторами в конце семидесятых.

Сколько я помню, Зотов был в Моссовете начальником отдела, ведавшего строительством канализации.

В этом я, впрочем, не уверен.

Уверен в другом — удивительной силе этого стихотворения, созданного его подчинёнными, которое, поронесённое памятью через года, не утратило своей силы:

Средь говна и сточных вод
Лебедь белая плывёт
В галстуке, заботах…
То — товарищ Зотов.

Извините, если кого обидел.

03 апреля 2016

Радиометр (День геолога. Первое воскресенье апреля ) (2016-04-03)

Фраерман поступил в институт в сорок четвёртом. Он был демобилизован по ранению и так и не добрался до чужих стран. Но при поступлении ему зачли все годы, что он проучился в педагогическом до войны.

Теперь он стал геологом.

Ещё на фронте он понял, что нужно поступать не как все, успех приносит движение зигзагом, обходной манёвр. Но это должна быть не трусость, а что-то другое — бросок в сторону, а потом бросок к цели.

В сорок втором, когда немцы прижали их к берегу, он прыгнул в воду с остальными. Доплыли двое — он и один казах. Оказалось, отец этого казаха научил сына плавать, хотя к ближайшей воде пришлось ехать за пятьсот километров. Война развела случайных знакомцев, но Фраерман иногда представлял себе, как этот невозмутимый казах вернётся домой и расскажет всё своему старику. Ведь его отец сделал правильный выбор, потому что это был выбор неожиданный.

Над ним смеялись, потому что он уделял больше внимания физике, чем прочим практическим дисциплинам. Физика шла туго, но Фраерман не сдавался.

Для других геология была не сколько наукой, сколько путешествием, пробой на выносливость — так, по крайней мере, все думали.