Живописец теней

– Пошло дело, – сказал Хамрелль, прочитав первую статью Иоакима о причудах шведских знаменитостей в шикарных ресторанах Оре, – ты пишешь о них как о ничтожествах. Тумас Бролин, Эрнст Бильгрен[121] и как там их еще. Правильно ты говоришь, эти прохвосты уверены, что все можно купить за деньги. Это уже не хрен собачий – ты критикуешь общество!

Карстен прямо светился чуть ли не отцовской гордостью. Он тут же купил несколько экземпляров журнала и подарил знакомым. Но самое удивительное, что он осилил весьма и весьма туманную статью из академического журнала, и она ему очень понравилась. Они вели долгие ночные разговоры, отвлекаясь от главного плана – реализации наследства Виктора.

– Это ты правильно – насчет подлинного и фальшивого. И точно, наше время – сплошной плагиат. Тела копируют, идеи воруют, музыку не сочиняют, а составляют, – сказал он, жуя свою неизменную антиникотиновую жвачку, – хотя знаешь, я не нашел слово «гиполаз» ни в одном словаре. Но ты прав! Возьми хоть мою отрасль: ни одной девчонки с настоящей, не силиконовой, грудью уже не найдешь. Ни у кого уже без виагры не стоит, талии тонкие – жир отсосали, губки пухлые – тоже накачали силиконом. Так она и выглядит, современность: сплошная подделка. Твой папаша опередил свое время.

Эти слова вызвали у Иоакима некоторое постмодернистское огорчение, главным образом потому, что он в своих текстах только и занимался компиляцией, не приводя источников и как бы притворяясь, что все это он придумал сам… «Произведение искусства – такой же продукт производства, как и любой другой, но созданный кем-то, действующим по заданию той или иной организации. Ему предназначен статус кандидата на восторженный прием». Эти слова он просто-напросто перевел с английского, обнаружив в Сети довольно заумный текст философа Артура Данто, сочиненный им по поводу порнографического полотна Джефа Куна, где автор изображен с Чиччолиной[122]. «Искусством можно назвать все что угодно, если его примет мир, называющий себя миром искусства. Отрасль предлагает своего рода страховку, к которой аппелирует художник, выставляя новое произведение. Все что угодно может стать произведением искусства, если к этому располагает ситуация или существует соответствующая теория». И наоборот, добавил он уже от себя, но в том же тяжеловесном, притворяющемся глубокомысленном стиле: «Ничто не является произведением искусства, пока не возникнет интерпретация, утверждающая его как таковое».

Чтобы выглядеть более начитанным, а главное, избежать риска быть схваченным за руку, он щедро снабдил курсивом и обширными ссылками такие понятия Фуко, как авторская функция или эпистема, упомянул постгегельянскую феноменологию духа времени и с помощью пары замысловатых метафор попытался доказать, что автор произведения «в эстетико-порнографическом дискурсе имеет лишь символическую ценность», а в искусстве вообще неприменимы категории подделки и подлинника. В следующей статье в тысячу с лишним знаков он забрался совсем уж в гибельные выси, сравнив фальсификацию искусства с beatsampling, плагиаторским тиражированием ритма в компьютерной попсе, но сумел при этом выдержать такую сверхнаучную витиеватость, что порядочный читатель, уверенный, что имеет дело с не менее порядочным писателем, все это проглотил.

Вот такой я и есть, думал Иоаким, садясь на пассажирское сиденье прокатного джипа. Таким я был и таким останусь, горько усмехнулся он и бросил жадный взгляд на фотографию Лины в бикини, которую Карстен успел прилепить скотчем на панели. Вот, еду в город обделывать темные делишки… сын обманщика, сам обманщик… а почему бы мне и не быть обманщиком? Вся моя жизнь – сплошной обман, и вот, пожалуйста, логическое завершение: двусмысленные статейки и торговля фальшивками…