Живописец теней

Что касается Иоакима, он, к своему удивлению, начал постепенно забывать Сесилию и, в соответствии с сексуальным диктатом, уже подумывал, не закрутить ли с кем-нибудь еще (например, с Линой). С тех пор как он связался с Хамреллем, он почувствовал странную свободу. Старая рана болела все меньше, горечь и грусть перебродили и обратились в компост, и он уже всерьез приглядывал заместительницу неверной Сесилии. Сесилия дала понять, что презирает его, что не хочет его больше видеть, особенно после того, как он незадолго до Рождества покаялся ей в своем компьютерном шпионаже – понял, что шнурок затягивается все туже и лучше всего взять быка за рога и во всем признаться. Надо заметить, что Сесилия, несмотря на гнев, помогла ему совершенно по-дружески: она мягко разъяснила все Саскии и ее мужу и таким образом предотвратила вмешательство полиции. Но вот при чем тут был Эмир, он понять не мог… А может быть, сценарист влепил этот поворот сюжета, почувствовав, что вся история движется на холостом ходу.

Через несколько медлительных, в духе Эрика Ромера[124], монтажных стыков внезапно возник крупный план Иоаким а Кунцельманна, с недоверчивой миной открывающего атташе-кейс с миллионом крон. Замок открылся со щелчком и даже произвел небольшое эхо, но этот эффект, скорее всего, достигнут последующим озвучанием. До чего же смешно! Дипломат, набитый киношными деньгами! Вот он закрывает кейс и передает его своему напарнику Карстену Хамреллю…

В следующей сцене сценарист несколько увлекся, предложив зрителю небольшой диспут на тему, может ли антиникотиновая жвачка избавить заядлого курильщика от вредной привычки.

– Хочешь – верь, не хочешь – не верь, – сказал Хамрелль, – через неделю я завязал. Возьми эту упаковку, у меня всегда есть две-три штуки в запасе.

– На вкус вполне… Просто невероятно! Помнишь лакричные леденцы, Карстен? Сейчас уже таких нет… А с другим вкусом бывают?

– Лимон… но вкус лимона быстрее исчезает.

– А ты что уставился? – В голосе Эмиля вновь послышалась плохо скрытая злость неизлечимого психопата. Он обращался к Иоакиму. – Ты получил свои бабки, я получил свою картину.

– Я почему-то все время вспоминаю эту красивую женщину в самолете. Это твоя жена?

– Это для нее я купил картину. – Эмир смягчился так же быстро, как и завелся. – Я ее обожаю. Вот это женщина! Беда только в том, что она занята. И знаешь, с кем она? С бабой! Лесбиянка… разве это не прекрасно?

По пути к машине Иоаким думал, как легко нарушить мировой порядок. Пока Карстен Хамрелль небрежным, предусмотренным сценарием жестом открывал багажник и засовывал туда кейс с киношными – не может быть, чтобы настоящими! – деньгами, голос диктора воспроизводил тираду бандюги Эмира, все, что он болтал перед тем, как исчезнуть… а может, и не исчезнуть вовсе, а так, освободить кадр, чтобы возникнуть в предстоящей сцене автомобильной погони – что только не придет в голову фабрикантам грез! Оказывается, Эмир встретил Сесилию случайно в ресторане в Висбю – она приехала туда делать репортаж о суперремонте бревенчатого дома, который почему-то был признан культурным наследием. Он рассказал, как подкатывался к ней и получил отлуп, как пытался найти ее, как постепенно сообразил, что она интересуется женщинами, но объяснил себе такое заблуждение исключительно тем, что она до сих пор не повстречала настоящего мужчину, и продолжил осаду. А когда Эмир понял, что она неравнодушна к роскоши, настал час потрясти мошной. И эта краденая картина появилась как по заказу. Как думаете, сойдет как неофициальный утренний подарок?[125] И он вовсе не боится, что она пойдет в полицию, пусть идет – он позаботится наворотить такую цепь перепродаж, что никто и не усомнится, что он понятия не имел, что картина краденая. А если она откажется от его «Крюгера», он повесит ее в своем офисе над элитным фитнес-клубом на Эстермальме, и пусть подельники лопаются от зависти. А что касается Сесилии, рано или поздно он ее добьется; самое трудное, понимаешь, заставить еврейку конвертироваться в православие.

Голос рассказчика постепенно затих. Они выехали на магистраль. Лейтмотив фильма («Лас-Вегас» в исполнении Мартина Стенмарка) заполнял салон машины. От асфальта шел пар. Маленькие рваные облачка плыли к морю. Замечательная сцена, особенно если удастся передать этот дрожащий в полуденном зное воздух… пока все хорошо, но кульминация фильма еще впереди.

Карьера Карстена Хамрелля в индустрии удовольствий началась, когда ему было семнадцать – он стал менеджером панк-группы из южных пригородов Стокгольма. Конец семидесятых – наискучнейшая эпоха шведского социал-демократического государственного строительства. Тогда, чтобы напугать сограждан, достаточно было воткнуть в ухо английскую булавку.