Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Я подумала о тетке тогда, в своей кухне, попыталась представить, что она посоветовала бы мне сделать. Какую психологическую стратегию порекомендовала бы применить. Гося всегда считала, что тех, кто меня обижает, следует сурово наказывать. Она хотела, чтобы я разрушила жизнь Вика, рассказала его жене. Я напомнила Госе, что у него есть дети, а она ответила: плевать мне на детей этого мужика. Ты – ребенок. Посмотри, что он делает с тобой.

Я видела фотографии Элинор. Я ни в коем случае не хотела, чтобы другому ребенку причинили такую же боль, как мне. На самом деле даже тогда, в моей кухне, мне было жаль эту девчонку. Я не чувствовала страха. Единственное, чего я боялась, – потерять Элис. У меня уже появилось предчувствие того, что присутствие Элинор оттолкнет ее.

Дочь Вика была, как сказала бы моя мать, бедняжкой. Она так страдала. Я не могла решить, который из ее родителей был более жесток к этой девочке. Думала о ее маленьком братце в ванне. О последних мгновениях жизни этого ребенка. Представляла, как мальчик смотрит на свою мать, единственное существо на свете, которому он точно мог доверять, смотрит на нее безумными глазами, когда она принимает это решение. Элинор было легче винить меня, чем своих родителей.

Я достала из холодильника стеклянный кувшин. На поверхности плавали ароматные листики мяты. Выбрала три бокала, держа их строго за ножки, и расставила со сноровкой, приобретенной в тот период, когда я работала официанткой в ресторане на набережной в Джерси-Сити, где из стекла было вообще все. В ту ужасную зиму я спала с двумя клиентами, один из которых – женатый, хотя тогда я этого не знала, – спросил, можно ли ему поиметь меня в зад, в первый же вечер, как только оказался в моей квартире. Мы не трахались и пяти минут к тому моменту, как мужик задал этот вопрос. Следующим вечером он пришел в ресторан с женой. Я приподняла за края резиновый барный коврик и слила в лонг-айленд мужчины все, что было пролито за вечер. А потом размешала ножом, которым только что обваливала сырую курицу.

Теперь я расставила бокалы на столе и налила Элис первой. Делая это, краем глаза я смутно заметила движение на коленях у Элинор. Подумала о том, как ее отец имел меня на четвереньках, входя и выходя, легонько сжимая ладонями мою талию. Не издавая при этом ни одного звука, потому что был слишком счастлив, слишком боялся, что все это кончится, если он допустит какое-нибудь неприятное движение. Подумала о его теплом дыхании на моем ухе и о блеске в его глазах. Подумала о том, чтó он причинил своей дочери и своей жене.

– Элинор, – произнесла я. Мой голос звучал спокойно и тепло, и это потрясло девушку настолько, что она уронила пистолет себе на колени.

Элис поняла, что должно было случиться – что на самом-то деле еще могло случиться. Она вскрикнула и заплакала. Я никогда не видела, чтобы кто-то так красиво плакал. Но слезы показали ее незрелость. Это было так глупо! Бояться маленькой девочки с пистолетом, с которым та не умела обращаться.

Потом Элис резко наклонилась вперед и прицельно блеванула девчонке в лицо. Вонь была мгновенной и ужасной. Элинор вскочила и заорала, пистолет упал на пол. Рвота – цвета и текстуры овсяной каши – попала ей в глаза, залепив ресницы, целиком покрыла нос и губы и, когда она завопила, затекла в рот. Элинор, пытаясь стереть блевотину с глаз, одновременно присела на корточки, нашаривая на полу пистолет. Я подобрала его, как ни в чем не бывало, и вышла в кухню. Положила пистолет рядом с тостером, включила теплую воду, намочила тряпку, вернулась в гостиную и опустилась на колени рядом с девчонкой.

На ее шее болтался золотой медальон. Мне не нужно было открывать его, чтобы понять, чтó там внутри – фотография младшего брата, коряво обрезанная в кружок.

– Ох, Элинор, – сказала я девушке на ухо. – Бедная ты, бедная!

Глава 24

Элинор смыла с себя рвоту в дýше. Выйдя из ванной, она выглядела на тот возраст, в котором была я, когда умерла. Пистолет, как выяснилось, все-таки не был заряжен. Я не знала, что с ним делать, поэтому сунула ствол в свою пузатую печку-котел. Положила на кристаллы. Когда стало ясно, что девчонка больше не представляет угрозы, Элис, все еще в шоке, уехала домой. Меня обидело то, что она так поступила, но я сделала вид, что не обиделась.

В ту ночь мы с Элинор проговорили до самого утра. Чувство вины, навалившееся на меня, было исполинским. Я сделала то, что должна была сделать. Я рассказала девчонке о грандиозной катастрофе моего детства. Как некогда ее отца, так теперь и ее саму этот рассказ привязал ко мне, стерев всякую враждебность. Невозможно было выслушать мою историю и продолжать меня ненавидеть. И так же, как некогда ее отец, Элинор собиралась составить мне компанию. Элис, понимала я, может бросить меня в любой момент, но эта девочка не бросит никогда.