Животный мир людей

Всю дорогу домой Федор улыбался, вспоминая Ирину Леонидовну и ее забавную дочь. Женщины произвели на него приятное впечатление, и он невольно сравнивал их с теми, с кем его сталкивала жизнь время от времени, увы, сравнение было не в пользу последних. Мысль о встрече в пятницу грела, как ни странно, душу. Он почему-то был уверен, что обязательно в их походе примет участие и Варя. Ее особенно хотелось увидеть. Попробую нарисовать свое впечатление о ней, решил Федор, и, едва доехав до дому, начал делать наброски. Карандаш плавно скользил по бумаге и постепенно легкие штрихи стали собираться, и с листа на него уже смотрела с лукавой улыбкой Варя. На заднем плане, словно сквозь туман, проступило лицо Ирины Леонидовны. Нанося последние штрихи, Федор чувствовал, эти женщины ему близки, вот так просто, без длительного знакомства, с первой встречи, детство можно было в расчет не брать, они стали частью его жизни. Дни до пятницы прошли в привычном режиме, работы было опять очень много, и ему пришлось вместо того, чтобы лечиться дома, приезжать на два часа раньше, решать накопившиеся вопросы, да еще и задерживаться до позднего вечера, дабы иметь возможность урвать в середине дня несколько часов на свои дела. Наконец наступила пятница. В этот день Федор решил все же не ходить на работу и с утра позвонил Ирине Леонидовне, договорился о времени встречи, затем пошел в поликлинику закрывать бюллетень. Врач посопротивлялся некоторое время, объясняя, что с такой травмой еще бы недельку дома посидеть, но потом сдался и подписал документ. До встречи оставалось несколько часов, домой идти не хотелось, и Федор зашел в ближайший художественный салон, где в отделе для художников купил бумагу для набросков и карандаши. Затем отправился к себе во двор, сел на лавочку и стал рисовать кусок дома с аркой. Он рисовал, не задумываясь, как когда-то в детстве. Нанеся легкие линии, обнаружил, что ластика не купил, а рука тем временем сама заштриховывала, придавая рисунку объем. И уже на рисунке был не яркий солнечный день, а поздний осенний вечер, в арке горел фонарь, и два силуэта на его фоне были напряженными, тревожными.

– Слюшай, ноги убери, да? Подметать буду. Ой, как хорошо рисуешь, только почему тут ночь? Сейчас день. – Пожилой дворник стоял за спиной и внимательно разглядывал рисунок.

«Странно, – пронеслось в голове у парня, – он ведь тут много лет работает, почему же так плохо по-русски говорит?»

– Вы ведь тут давно? Я имею в виду в Москве, в этом районе? – Федор повернулся к мужчине. Неожиданно тот ответил совершенно без акцента:

– Ты извини, не узнал сразу. Тебя ведь Федей зовут, и ты из 37-й квартиры?

– Ну да, я вас тоже не сразу узнал, все как-то не встречались. А зачем вы говорили так, словно только что приехали в Москву?

– Знаешь, парень, я тут живу уже почти двадцать пять лет. Сперва думал, вот поработаю дворником за жилье, а там вернусь в профессию. Но, видно, не судьба, я для местных кто – «чурка»! А у меня, между прочим, образование хорошее было, я ведь МИФИ с отличием закончил, а когда вернулся домой, там уж русских начали изгонять, разные бандиты головы подняли. У меня жена наполовину казашка, наполовину белоруска, ну, я ее забрал и назад в Москву подался, только тут нас тоже не очень-то ждали, как ты понимаешь. Так с тех пор и живем. Дети выросли, старший в Германии, дочь замужем за грузином, живет в Кутаиси, а двое младших с нами. Только вот с жильем не можем решить, а говорю я с акцентом по привычке, обидно, когда зеленые пацаны «чуркой» называют, вот и стал я делать вид, что по-русски плохо понимаю. Не драться же мне с ними! Чурка ведь что, кусок бревна, то есть без мозгов, а разве можно человека в этом обвинять, не зная его.

– Ты, Нигмат Ахмедыч, не обижайся, как у вас на Востоке говорят: «собака лает, а караван идет», – проговорил Федор, неожиданно вспомнив имя дворника, и вернулся к рисунку, карандаш замелькал над листом еще быстрее. Вот уже определилось, где мужская фигура, а где женская. Нарисованный мужчина поднял руку, замахиваясь…