Живу, пока люблю

Полиомиелит — болезнь такая, что ты на всю жизнь калека. И Евгений должен был прожить жизнь калеки — в кровати или в коляске.

Нога изводила. Она ныла всеми своими клетками, и нервами, и костями. Хотелось взять её на руки и баюкать, пока не утишится боль. Но отец заставлял разрабатывать её, придумывал упражнения…

— Встань и иди! — приказывал он. — Ходи до тех пор, пока не пройдёт боль.

— Я не могу.

— Можешь. Человек может всё!

Отец имел право говорить так.

Отец должен был умереть.

Он только окончил бронетанковое училище, и началась война. Его послали лейтенантом на фронт. Под Ржевом бомба попала в открытый люк. Танк разлетелся, а отца ударной волной вышвырнуло и бросило на горящую землю. На самом деле не земля горела, горел он. Отец обгорел, оглох, ослеп. Ему оторвало челюсть. Всё тело было в дырах — сто четырнадцать дыр от осколков и пуль.

Как выжил, загадка.

Первое чудо — его нашли местные жители.

Второе чудо заключалось в том, что он попал в экспериментальный госпиталь, где заново лепили лица и сращивали разорванные составные. Ему заменили челюсть, зашили сожжённые и разорванные губы, вылепили новый нос.

После всех операций в теле осталось ещё много осколков, в сердце, например.

Евгений потерял счёт времени — только что был день, уже ночь. Уже опять день. А может быть, всё ещё длится ночь — круглые сутки горит над головой лампочка, а от окна — тьма. Или всё ещё длится шторм, как называют ливень с ветром американцы?

Отец садится на край кровати, кладёт свою тёплую руку на грудь, и боль притушивается.

— Встань и иди, сынок. Наша порода такая — победить.

— Я не могу. Капельница… кислород… — пытается Евгений оправдаться.

— Я не о том, сынок. Ты поверь в себя. Ты внутри себя встань и иди, сынок. Сон, явь.

«Встань и иди!» — звучит голос отца.

«Иди учиться жить заново. Иди делать свою большую судьбу».

Если бы не отец, жить бы ему калекой.

Евгений видит молодого отца, ещё до того, как он сам родился на свет. Видит отца, победившего смерть.

Отец имел право приказывать.

Он вернулся из госпиталя, родители его не узнали. И не узнала его невеста — Серафима, «золотоголоска», как он называл её, моя мать.

В двадцать лет отец стал калекой. Он едва ходил. Едва дышал. Едва говорил. Жевать не мог. Всё в нём скрипело и подгонялось друг к другу.

Он должен был умереть в двадцать лет, а он выжил.

Так же, как выжил его отец, мой дед, священник. В двадцать лет его расстреляли бандиты и бросили в яму. Каким чудом он выбрался из ямы и был найден прихожанами? Его с любовью выходили.

Как он выжил? Загадка.

Двадцать лет — роковой возраст в нашей семье по мужской линии.

Дед и отец вернулись с того света. После этого дед прожил до ста с лишним.

Кости у отца в дырках, срослись не всегда правильно. Ожоги были первой степени. И до сих пор лицо в розовых подтёках. «Жить ему недолго и всю жизнь суждено провести в кровати», — вынесли приговор врачи. Но отец решил вырваться из калечества. Он учился заново ходить, говорить, есть — каждое мгновение преодолевал боль травмированных органов и мышц. Он ходил и жил вопреки приговору врачей. Главное в моём отце — характер.

И он имеет право приказывать мне: «Встань и иди!»

Заставил он меня двигаться в семь лет. Согнал с кровати. Приказал отжиматься. Поставил на костыли. Плечи начали работать первыми. Костыль упирался в плечо, и деться было некуда. Потом костыль надо было как-то переставлять. Сначала отец просто привязывал бинтом мою руку к костылю. И приходилось как-то ею шевелить — не падать же! Очень важно делать это на грани: либо ты упадёшь, либо ты костыль передвинешь. Сначала начала работать левая рука — у меня левая сильнее, чем правая.

Пытался схитрить — стал бегать без ног, просто на костылях, что казалось проще. Отец увидел, костыли выкинул и заставил меня ходить.

Первый поход Евгений совершил вместе с отцом. Они подъехали к лесу на отцовском «москвичонке».

Евгений прошёл десять шагов по лесу и уселся на пень.

— Встань, сынок! — приказал ему отец. — Ты должен увидеть лес — мох, деревья, птиц. Ты должен ощутить волю, запахи. Иди, сын. Ты можешь!

Прошло много лет с тех первых уроков отца, и боль отступила. Сказать, что она прошла совсем, нельзя, но она притаилась и донимает лишь тогда, когда он переусердствует в ходьбе. Тогда она выползает из своих тайников и начинает цапать его, драть внутри кости и мышцы, кусать — сиди сиднем в тёмном углу, тебе ли жить полноценной жизнью? Он сперва растирает ногу, просит: «Уйди!», а потом разозлится и давай сгибать и разгибать её, топать ею. Он дрался с ногой, как с лютым врагом.

Но он смог ходить и попасть во Вторую школу, физико-математическую, с литературным уклоном.

Это отец подарил ему возможность поступить во Вторую школу.

Дальше — собственный выбор.

Науку бросил, аспирантуру не окончил. Играл, развлекался, артистом заделался.

К чему готовила его Судьба? Кем стал?

Снова ноет нога, как в детстве и в юности. И течёт мутным потоком заморозка — река его жизни течёт перед глазами. Ил, сор, бумажки от мороженого, окурки, пепел от сигарет, дым от отношений…

Что он сделал со своей жизнью?