Живу, пока люблю

И они едят вместе. И он спрашивает, о чём она сегодня разговаривала с детьми, что читала им. Он вынимает из «дипломата» Чуковского и Маршака, «Пеппи Длинныйчулок» и «Малыша и Карлсона, который живёт на крыше» — детям, а ей — Джойса, Коба Абэ и Бёлля. Он говорит, что начинает новую жизнь — уходит с работы и создаёт свою собственную фирму. И он смотрит на неё и улыбается. И рассказывает, как трудно было выбить помещение и разрешение на собственное дело, как они с Мишкой «стояли на ушах». Он разговаривает с ней! А всё равно застёгнут на все пуговицы, хотя и распахнута настежь рубашка. Но и это праздник, пусть хоть так, он — дома, он — с ней!

Дети лезут к нему на колени, обхватывают за шею, дёргают за бороду, задают вопросы, и он отвечает им. И улыбается.

И на другой день приходит домой рано.

Он ещё не начал работать на своей фирме, но уже не работает на работе прежней.

Телефонный звонок раздался неожиданно, когда Евгений и дети спали, а она читала. Подхватила трубку она.

— Буди Евгения. — Голос его отца.

Вчера свекровь днём была здесь. И готовила детям, и кормила их, а сегодня её нет. Инсульт и мгновенная смерть. Не мучилась, не успела понять, что уходит.

Евгений на похоронах не плакал. Он смотрел вдаль.

Что видел? О чём думал? Что вспоминал?

Слова Инги «Он тебе не дастся, как не дался мне» звучат в эту минуту, когда они стоят у открытого гроба его матери.

Не может быть, чтобы он не любил свою мать. Почему же так отстранён? Слишком сдержанный? Или его любовь ткёт холод?

Выступали представители Министерства культуры, хвалили голос усопшей. Выступал директор кинотеатра, в котором она пела в течение тридцати лет, плакал и, всхлипывая, превозносил её до небес. Выступали постоянные посетители кинотеатра, и друзья, и соученики. Лился фимиам над гробом и понурыми согражданами.

Плакал свёкор — по его щёкам, по скошенному подбородку текли слёзы.

А Евгений — остров разреженного воздуха, остров низких температур. От него к ней пробирались посланцы вечной мерзлоты. Мозаика из остроугольных, звёздчатых льдин рассыпалась в ней и впилась в её плоть и породила в ней злость. Он не любит. И не любил. Зачем тогда?… Но тут же сама себе честно ответила: «Я взяла его, а не он меня!»

Это не отрезвило. Она боролась сама с собой — броситься к нему и замолотить по нему, железобетонному, кулаками: «Это же мать твоя! Выдави хоть одну слезу!»

Фоном звучали из магнитофона песни, которые мать Евгения исполняла, то чуть громче, то чуть тише, в зависимости оттого, кто говорил. Голос уборщицы кинотеатра, маленькой мышки в сером платке, совсем тонул в них. Из длинного рассказа только и разобрала Вера: Евгений в возрасте семи лет вышел на сцену вместе с матерью… «Свитер в полоску, улыбался и болтал без умолку. Головку держал вот так, чуть набок…» — плачущий голос эти слова произнёс чётко.

Евгений теперь приходит домой днём, вместо свекрови, и, пока Вера спит, возится с детьми. Он сменяет отца, который принимает вахту в девять утра.

О чём говорит Евгений с детьми? Читает ли им? Гуляет ли с ними? Она не знает. Днём она не может продрать глаз, как от тяжёлого похмелья.

Первые месяцы после рождения сына, ещё в своей семье, пыталась вставать пораньше, но Евгений этого даже не заметил.

Сама хотела бы не зависеть от свёкра, но что делать ей, если пробуждается она к активной жизни лишь с закатом солнца?! Солнце уходящее — начало её активности. И только в это время существуют для неё дети, которых при свете дня ей не увидать. Она заставляет их учить стихи и читает им. Но отрезок их общения короток, они выскальзывают из её жажды сразу подарить им мир, бушующий в ней, начинают носиться и драться. Она орёт на них. Они не слышат.

Ей же нужна тишина, а тишина наступает лишь после двенадцати ночи, когда Евгений всех накормил, детей вымыл и уложил и сам свалился без сил. Только ночью шуршат вокруг чужие жизни, к которым она причащается, жизни поэтов и художников, сменяются, как в фильме, сюжеты их творений. Только ночью улавливает она движение земли и звёзд, ветра и снежных масс. Ночи с детства подарены ей для жизни. Ночи созидают её, раздвигают до размеров Вселенной, ночью она становится кладезем знаний и ощущений, может рисовать, читать, писать рассказы.

Днём она глохнет и слепнет.

И ещё дома вокруг неё жила суета: пищали племянники, кричали по телефону сёстры, гремела кастрюлями мать. Звуки донимали её и мучили болью. День — это вытаращенные глаза, судорожные движения. Она тяготилась днём, делающим людей слепыми и глухими, и спасалась от него во сне.

В новой квартире она тоже не смогла заставить себя вставать раньше.

4

Наступил вечер, когда Евгений не вернулся к ужину. Ещё вечер. Ещё. Теперь ей самой приходилось кормить, купать и укладывать детей. Несколько часов дня, пока она спала, отнимали у Евгения рабочее время, и он стал работать вечерами.