Живу, пока люблю

Случайность, что друг друга не застрелили (Саша однажды своему отцу ляжку прострелил, не нарочно, конечно).

Случайность, что венгры не застрелили его, когда расстреливали подряд всех русских, которых видели. Его берегла в венгерском детстве случайность.

Случайность, что не ломались костыли, пока скакал с их помощью. Случайность, что ни разу не подвела больная нога, когда отбегал от пушек, готовых взорваться.

Случайность берегла его и потом: на Кольском и когда он в горах с собаками спасал людей — дважды чуть не сорвался со скалы!

И когда его чуть не застрелили — он пришёл к приятелю в фирму, а там началась разборка, приятеля — наповал!

Всю жизнь его берегла случайность. Доберегла до пятидесяти. Сашу Алёшина не доберегла — он разбился во время испытания самолёта в двадцать лет.

Мелькают лица солдат, до рези больно смотреть в них — из сорокалетней давности. Он сейчас много старше тех солдат, восемнадцатилетних мальчишек — ровесников его сына! Где они, и те, кто помогал ему, и те, кто дразнил и избивал его? Живы? Их доберегла случайность до сегодняшнего дня? Как сложились их жизни?

Выбравшись из его Прошлого в Настоящее, люди потянули за собой страхи и обиды, и те сладкие детские радости, которым никогда не случиться во взрослом мире.

— А страшно было в Венгрии? — Голос Ильки. — Ты говоришь, венгры расстреливали русских? Как же ты… твой отец… относились тогда к ситуации? Ведь мы же нагло влезли в Венгрию!

— Отец — солдат, офицер, он был обязан выполнять приказ. Но он старался всё делать честно — перед самим собой! Отношение его к ситуации и моё — в одном эпизоде.

Венгрию насильно делали социалистической. А до этого у венгров было частное хозяйство, и все они жили очень зажиточно. Создавалось такое впечатление, что материальных проблем в этой стране просто не возникало. Советских венгры никогда не любили, а когда мы вторглись в страну, стали бороться с нами. У всех у них было оружие. Советские объявили приказ — сдать его. Никто не сдал. И тогда наши патрули пошли обыскивать дома.

Рядом с военным городком был гигантский виноградник. Мы ходили туда есть виноград и часто поглядывали на огромный дом, в котором жила большая венгерская семья. В дом врос огромный дуб, и одна часть дома как бы висела на том дубе — в сторону военного городка.

После того как патрули походили по домам, солдат выстроили на плацу. Зрелище достаточно красивое. Мы с Сашей, как всегда, сидим на крыше дома, где живут офицеры со своими семьями (у венгров крыши — плоские).

Обычный военный смотр.

И вдруг с того дуба, который мы с Сашей часто разглядывали, из крупнокалиберного пулемёта (из него обычно стреляют по самолётам) дают очередь прямо по плацу — по строю солдат.

Впервые я увидел, как пуля попадает в человека. Его, оказывается, отбрасывает метров на пять, он словно летит перед тем, как упасть.

Солдаты не очень-то ещё и обучены, ничего не понимают — в ужасе они стали носиться по плацу.

Минут пять или семь это продолжалось, пока не подъехали тяжёлые танки (САУ2), с двумя стволами. В мгновение танки превратили тот дом вместе с дубом и виноградником в руины.

На обломках пулемёта возле того дома нашли огромную записку: «Это вам, сволочи, за моих дочерей».

А история была такова. Солдаты, пришедшие с обыском, изнасиловали двух девочек, которые оставались в тот час дома одни.

Отец весь почернел. Я никогда не видел его таким несчастным и злым.

Виновных солдат, конечно, сразу же нашли — они не гуляют сами по себе, известно, кто ходил в тот дом, их судили военно-полевым судом и приговорили к расстрелу. Двоих отправили, не знаю — куда, двоих расстреляли.

При этом никогда не сообщалось родителям, как погиб их сын, писали — погиб при исполнении служебных обязанностей. И дома парни считались героями.

А в результате по вине четырех идиотов погибло человек семьдесят. Из венгров — старик-отец, трое молодых мужчин (девочек так и не нашли), остальные — с нашей стороны.

Отец тогда тяжело заболел — он никак не мог осознать случившегося.

— Расскажи о чём-нибудь другом, с этим ясно.

Ещё помню, сначала был издан приказ — нашим солдатам запретили стрелять при любых обстоятельствах. Венгры, зная об этом приказе, разделывались с советскими любыми средствами. Наиболее распространённый — с крыш бросали в танки бутылки с бензином или керосином, предварительно, естественно, поджигали их.

Момента, когда разрешили стрелять, венгры не уловили. И картина в первые часы действия нового приказа была такая: венгр кидает бутылку, а танк разворачивается, и дома, с которого она была сброшена, — нет. Стреляли разрывными снарядами.

— Не хочу больше, хватит ужасов.

Как явственно снится Илька!

Глаза круглые, как у совёнка-детёныша, когда лицо ещё не выросло, а глаза уже даны — на жизнь. И сам он не пятидесятилетний дядька, а удивлённый мальчишка, подросток со стоящими дыбом волосами, абсолютно такой же, как в юности. А каким он и может прийти в сон?