Живу, пока люблю

— Малину протирали с сахаром или варили, закатывали в банки, отвозили в магазины. Наши этикетки и клеймо сбоку: типа буквы «У», на самом деле «И» — инвалиды. Страшно приятно было потом встречать. Грибы собирали. Были у нас цеха. Например, цех по переработке грибов. Грибы мариновали, закатывали в банки. В Туристе я научился валять валенки, пришивать к ним подмётки. Помимо школы нам преподавались профессии. Те, у кого руки целы, работали руками. Нас учили валять валенки, шить сапоги. Делали мы резные столы. Турист продавал их налево. Называлось это — «Изделия инвалидов». На деревообрабатывающем станке я вытачивал ножки для стульев. Не прямые, а со всякими выкрутасами. Вешалки делал. Стоячие, с рогами, что ставятся в угол помещения.

— Ну, а развлечения в Туристе были или сплошная работа?

— У инвалидов были замечательные развлечения. Например, видел ты когда-нибудь токарный станок? Болванка деревянная крутится со страшной скоростью. А все стамески — под разным углом… И ты рукой выпиливаешь. Всё делается на глаз, и надо привыкнуть всё делать одинаково.

— А при чём тут развлечения?

— А развлечение такое. Пришёл новенький. Я, например. Мне приказали встать у открытого окна — как раз напротив станка. Я и встал. А парень у станка. И вот так держит стамеску — под определённым углом. Втыкает со всей силы в эту штуку, которая на станке её крутит. Стамеска вылетает и летит ровно в окно. Ты должен успеть отскочить в сторону, иначе пробьёт тебя насквозь — насмерть. Стамеска-то заточена. Такие шуточки. Все смеются и говорят: «Ну, вот, ты теперь принят, увернулся». На самом-то деле по этому цеху всё время что-нибудь летает. А в Евпатории были свои развлечения. Шесть инвалидов угнали шестивёсельный ялик с гигантскими вёслами. Мы переплыли из Евпатории в город Саки. Представляешь, Чёрное море, и мы посередине? Еды, конечно, не взяли. Была только бочка с пресной водой. Плыли мы почти трое суток. Нас нашли на рассвете. Хочешь, ещё расскажу, как развлекались инвалиды? Уже был немного постарше, попал я в тот год в Евпаторию, кажется, после третьего класса. Ребята из группы потащили меня к затопленной барже. Устроили мне испытание. Нужно было нырнуть в один люк, а вынырнуть из другого. Вся баржа в таких люках. Люк — квадратный, большой, а воздуха там нет. «Кто нырнёт и вынырнет, тот наш человек», — было сказано мне.

— Ну, и что? Вынырнул?

— Как видишь. Но мне потом здорово плохо было. И это дети не здоровые, у всех руки или ноги не работают! У меня в тот момент совсем отказала левая рука.

— А с кем-нибудь из Туриста и Евпатории ты встречался потом? Многие живы?

— Один из моих старых приятелей повесился. Он чуть постарше меня. Женился на своей ученице. Жене было лет двадцать или двадцать три. Любовь, роман. Прожили года четыре. Он был химик, доктор наук. А сам, понимаешь, инвалид: позвоночник кривой. Ходил плохо: сначала с палочкой, потом с костылём. И вдруг — резкое ухудшение. Позвоночник совсем стал плохо держать, мышцы слабые. Ей-то всего двадцать семь лет. У неё начался с кем-то роман, и она его бросила.

— Не очень-то весёлая жизнь, Жешка. Одна польза от нашего разговора сегодня: выбросил ты её из себя и забыл о ней, так? Твоя задача — выжить. Для этого Элку вызови. Поспорь с ней, поори на неё, Жешка, как когда-то, ей выложи всё, что болит, что мне недоговорил, выброси из себя! Ну же, действуй!

4

Илька давно ушёл. Теперь к Елене и к нему один за другим идут в гости знакомцы из Прошлого. Опять Пегин. Из больницы — Свиридов, шкода, скользкий парень, лишь бы нахулиганить или пакость какую устроить. Хулиганить что, хулигань на здоровье: дерись, лазай по крышам. А он любил подглядывать, как девочки моются в бане.

«Я тебя, Элка, со всеми познакомлю, мне нужно, чтобы ты знала о каждом, с кем сводила меня жизнь, — бормочет он. — Слушай, как мы наказали Свиридова!»

— Ты чего заявился после стольких дней? Нагулялся? Отдохнул?

Он открывает глаза.

Над ним стоит Вера:

— Сигарет нет. Еды нет. Денег нет. А ты валяешься.

Под утро, когда он добрался до дома, Вера, как ни странно, спала. И Варвара спала.

В Вериных глазах — ярость.

— Чего развалился? Поедем в магазин!

— Я болен, не могу встать.

— Убирайся болеть в другое место. Давай деньги.

Он покорно суёт руку в карман брюк, достаёт выручку той, аварийной, ночи.

Вера выхватывает деньги, идёт к двери.

— Чтоб ты сдох! — шипящим шёпотом говорит она.

И после её ухода гремит: «Чтоб ты сдох! Чтоб ты сдох!»

Он закрывает глаза, пришпиленный фразой к постели.

Раздеться вчера так и не смог, лежал пластом.

Хочется пить. Но встать и дойти до кухни нет сил.

То, что сделали Пол и Илька, сдохло — энергии нет. Елена исчезла. Она не может снова начать жить. И он должен сдохнуть, Вера права.

А Вадька ведь не знает, что он дома. Ему и в голову не пришло заглянуть перед школой в отцовский закуток — комнатёнка в пять метров, по сути, чулан.

Сколько времени лежит в забытьи, он не знает.

Вадькин голос слаб, никак не пробьётся сквозь звон и шум в голове:

— Па, выпей воды. Па, вот апельсин.

Когда он наконец открывает глаза, Вадька говорит: