Живу. Зову. Помню

Здесь и нефть и газ – продукт истории,

мировые нынешние ценности,

а на южных склонах – фесмофории -

праздник разрешения от бренности.

Образ красноглазого Возничего -

древность смотрит в «ныне» с уважением,

исчезает накопленье личного,

вечно только общее движение.

Полет над Колорадо

Кругом – заснеженные горы,

под нами – нежные поля,

летим воздушным коридором,

потокам воздуха внемля.

Игривый ветер нас швыряет

как легкий шарик вверх и вниз,

и чудится – проковыряет

сейчас нас каменный карниз;

но неожиданно взмываем,

сплетаясь с облаком в кольцо,

холодным потом умывая

разгоряченное лицо.

Пилот и тот – в изнеможеньи:

от здешних гор все можно ждать,

как от апачей,

в напряженьи

ковбойскую державших рать.

И солнце светит, и морозно,

и ветер воет как шакал.

Прошли века – но так же грозно

встречают горы чужака.

Над Альпами

Леса – в сиреневом мохере,

а выше – горы в черном фраке,

и в голубой небесной сфере -

вершин белеющие флаги.

Внизу – земельные наделы

озимой зеленью искрятся,

и речки жилками по телу

неведомо куда струятся.

Дома стреножены дорогой,

ползут машинные букашки,

все нарочито, чинно, строго

как иероглиф на бумажке.

Глаз каллиграфии внимает,

душа – увы – не принимает.

Тупоголосые венецианские колокола

Тупоголосые венецианские колокола,

в отличье от муранского стекла,

соединясь с закатом рыжим,

бьют по ушам, по душам и по крышам,

всех призывая окунуться в ночь.

А мне невмочь.

Прошедший день

на душу бросил тягостную тень:

ведь пули, предназначенные мне,

еще летят в вечерней тишине.

(Венеция 04.10.93 г.)

Горы – попутчики

В одиноком небе – неуютно,

мгла смежит понурые глаза.

Позади остался гомон людный,

чужеземный аэровокзал.

Не успел сказать я «до свиданья»,

горы закивали мне в ответ.

Бренность самолетного скитанья -

спутница моих последних лет.

Альпы – ненадежные попутчики,

мне – на север, а они – на юг,

и мелкокалиберные тучки

нас разъединили как-то вдруг.

Ноздреватость базельского сыра

переходит в серую квашню,

я лечу туда, где мгло и сыро,

встреч ночи и завтрашнему дню.

Будет утром нудное похмелье,

окунусь я с головой в бедлам,

вновь родное «эх, мели, Емеля»

свет и тень разделит пополам.

Но роптать я на судьбу не стал бы,

на прощанье хлопну по плечу

ставшие попутчиками Альпы:

кто – куда,

а я домой лечу.

Аз и Я

Аз и Я-

Азия,

вместилище букв и лиц,

великое многообразие

забытых духовных столиц.

Меж Индом и Гангом,

в Тибете,

на Яве,

в Алтайских горах,

и в пагоде и в минарете

соседствуют разум и прах.

Не тело рождает идею,

не духом творим этот мир -

взаимным единством владея,

взмывает над степью Памир.

Экватор влечет по контрасту

сибирское скопище вьюг,

и Космос вручает по трасту

нам Азию – дочерь свою.

Мы были, мы есть и мы будем -

сквозь холод космических зим,

и все континенты разбудим

гортанным дыханьем своим.

Качели

История – качели.

То с севера на юг

сгоняют нас метели

в объятья рек и рук,

то – курс сменив на четверть,

восточный третий глаз

в песчаной круговерти

на запад гонит нас.

Мы – скифы – киммерийцы

под именем алан

пытались умириться

с пространством пра-славян.

В союзе леса с полем

нас русью нарекли.

В свободе и неволе

в душе мы сберегли

п-Ра-родины дыханье

и росный запах трав.

Когда же иго ханье

и дань с себя содрав,

вернулись мы на Волгу,

то, глядя за Урал,

дивились мы: что толку -

сибирский ареал.

Но вслед за Ермаком мы

и шли, и шли, и шли,

как будто по знакомым

путям своей земли.

Иртыш и Обь осилив

и обойдя Байкал,

гортанно пробасили:

Вернулись.

Все. Привал.

Замкнулся евразийский

тысячелетний круг,

мы вымпел свой российский

не выпустим из рук.

И повернув к Арктиде

уставшее лицо,

в инопланетном виде

ждем встречи с пра-отцом.

История – качели:

то – запад, то – восток.

Добрались мы до цели -

грядет другой виток.

Второй век

А ты

оторвал от Земли,

от родной,

от зеленой

историю Человека,

осветил ее пламенем тайны

космической мглы,

наделенной

крупицами манны.

И это стало Началом

Второго Великого Века.

Прошло тринадцать тысяч лет

Прошло тринадцать тысяч лет

со дня Всемирного Потопа.

Мы где-то потеряли след

далекого Архи-антропа.

А он был цельным существом,

единым с духом и природой;

космическое естество

его наполнило при родах,

насытив праной кровь его

и одарив самосознаньем.

Кого же в зеркале кривом

науки славим мы в осанне?

Мы принимаем часто тень

и внешний лик за человека;

нам недосуг, а может лень

познать, что кроется в сусеках,

познать все ауры-тела,

какими явлен он по сути,

какие ждут его дела,

каким законам он подсуден;

не все дано нам лицезреть,

не все и Разуму доступно.

Но тайна продолжает зреть

во человечестве всекупно.

Стремясь к Познанью, я учусь

в оккультной школе подмастерий;

в моих стихах все меньше чувств,

все больше логики мистерий,

откуда мы и что сей миг

в спирали мира означает.

Пусть то, что мыслью я постиг,

действительность – не развенчает.

О, Рось!

О, Рось!

Ты – оторви и брось.

И брошена

«жена поэта».

А мне-то

как с тобою врозь?

Я врос

в российские просторы,

тороидальность бытия

и яйцевидные раздоры,

дурман и сладость пития.

Я – твой насквозь,

о, Рось.

Когда рубили головы стрельцам