Живун

На него зашикали, его в толпу затолкали: прозвищем уважаемых не обзывают, меж собой можно, а в глаза — Роман Иванович, председатель. Вишь, как он с народом — по-зырянски поздоровался!

Неугомонные попытались перетянуть председателя себе в союзники — пусть заставит песельника еще что-нибудь сыграть-спеть, натешить им душеньку.

Но веселье скоро унялось. Раз пришел председатель — значит, скоро отъезжать. Толпа сама собой распалась. Вокруг каждого отъезжающего собрались родные, близкие, Друзья.

Куш-Юр в сопровождении Варов-Гриша обошел весь караван, лодку за лодкой, деловито осмотрел укладку.

— За шкипера сойдешь! Ты укладывал? — спросил он Гриша, когда возвращались на берег.

— Все вместе. — Гриш видел, укладка понравилась председателю, и не захотел выставляться лучше других. Но похвала была ему приятна. — Чего запоздал? Уговаривались — когда солнце пойдет за увал — садиться. Я уж думал — не придешь, без тебя отчалим.

— Да так… задержался… — Куш-Юр, зардевшись, снял ушанку, вытер вспотевший лоб. — Едете, значит? Это хорошо!.. — И поднял руку, прося внимания. — Товарищи миряне-зыряне!.. — обратился он опять по-коми.

Неожиданно встретившись глазами с Мишкой Караванщиком, Куш-Юр растерялся, почему-то вообразив, что тот знает, из-за чего он задержался. Слова, которые он хотел сказать, начисто вылетели из головы. И речь получилась не очень складной и необычно короткой — не такой, как хотелось. Куш-Юр поспешил закончить, пожелав отъезжающим доброго пути и удачи.

— Помните — здесь у вас верные друзья. Они всегда пособят в беде, — закруглился он и привычным ораторским жестом рубанул рукой.

Этот его жест был воспринят как сигнал к отплытию, и все разом пришло в движение. Начались взаимные поклоны, рукопожатия, поцелуи. Родители, взяв детей на руки, понесли их в каюк. Гриш вел за руку старшую дочку Февру, на другой руке с преувеличенной осторожностью, как все мужчины, он нес грудного сынишку, Ильку никак не отпускала бабушка. Елення нетерпеливо поглядывала на свекровку. «Хватит, старая, отдавай Ильку, надо и мне садиться в лодку. Гриш сойти должен, с родней проститься». Старуха Анн понимала красноречивые взгляды круглолицей невестки, но не торопилась расставаться с внуком. Как умела, ласкала она мальчонку: то прижмет к груди, то на руках покачает, как на качелях, то малицу расправит, то пимишки подтянет, чтоб лучше сидели. Даже черного котенка, которого внучонок увозил с собой и держал на руках, погладит по шерстке, по белым лапкам.

Наконец вздохнула, передала мальчика матери.

— С богом! Береги несчастненького. Путь-то ваш дальний, долгий, — прослезилась старая Анн. — Следи уж, сноха, за детьми. В тайгу уезжаете, в безлюдье. Кабы опять чего не приключилось, как с Илькой, не дай-то — бог!

Не выдержала и Елення, зашмыгала носом.

— Уж так-то тревожусь, так-то тревожусь… Ой, не заштормило бы… — Хотела сказать, мол, как в тот раз, когда брала с собой Ильку на рыбалку, но плотно сжала губы, испугавшись, что воспоминанием о пережитом горе опять накличет беду, и теснее прижала сынишку к груди, как бы желая уберечь его от новых напастей.

— Ну, пошли сырость разводить при ясной погоде, — услыхала опа за спиной притворно-строгий голос мужа. Он оставил грудника под присмотром сестренки и сошел поторопить жену. — Нечего носы вешать. Авось не зря наша выдумка-затея, — подмигнул Гриш Куш-Юру. — Еще кое-кого завидки возьмут.

— Не хвали кошку, пока не поймает мышку, — иронически заметил старший брат Варов-Гриша Петул-Вась. — Тоже в скитники, по-вашему, подадутся? В прежнее-то время за старую веру в скиты уходили, а вы, стало быть, новую придумали? — Вась, как и Гриш, бывал в солдатах, слыл грамотеем, «читальщиком», новой власти сочувствовал, но организацию постоянной парны на выселке не одобрял.

— Не оговаривай на дорогу. — Старая Анн замахала руками.

— Не время нам, браток, перечиться. Все наши с тобой говорилки переговорены, — старался быть сдержанным Гриш. — В душе нет занозы. Видно будет — чья правда. Опять же разделились мы, в избе теперь просторнее стало. Каждый сам — себе и бог и черт. Так что живи и не поминай лихом. — Он протянул брату руку.

— Я что? Я не против. К слову пришлось, — вяло тряхнул протянутую руку Петул-Вась.

— К слову! Люди все ж таки на новую жизнь настроились, а ты воду мутишь, — попрекнул его Куш-Юр.

Он отвел Гриша в сторону, заговорил уверенно, ободряюще:

— Что сомненья гоните — хорошо! Поначалу, конечно, и заминки будут. А там, брат, все уладится. Выйдет у вас для примера другим. Без взаимовыручки из нужды не выбиться. Верно ты сказал: люди позавидуют вам. Духом только не падайте, будьте как в бою… — Это были те слова, которые, смутившись, Куш-Юр позабыл сказать в речи и которые сейчас лились сами собой.

— Духом не падем, этого в голове не держим. Одна у нас дорога, и вертаться некуда. Доведем до делов, мать родная!

— Ну, ни пуха ни пера, поезжане! — Куш-Юр весело ткнул Гриша в плечо.

— Надо бы отваливать, чтоб мокроты не развели, да Сандра где-то запропастилась. Отпросилась к крестной, мол, на миг, а нет и нет. Чертова кукла!