Живун

— Не ради ли себя Васька меня назад в село приманивает? — усмехнулся Гриш. — Хитроват ведь он у нас. Заставит меня хозяйство его вести… Читальщик…

Но Пранэ не поддержал подозрений Гриша. Ему, Пранэ, нет никакой выгоды, вернется ли брат, а ведь тоже советует: не к чему гнездовать на острове. Троим-четверым не поднять того, что сделают всем селом.

— Ну-ну… И ты о том же… — молвил Гриш. — Поброжу-пошатаюсь по Мужам, сам узнаю, каково тут.

— Отдохни с дороги, потом уж, — посоветовал Пранэ.

2

Гриш лег поспать, а Илька с Феврой и братьями завел игру в соседней комнате. Он ползал по знакомым половицам, непокрашенным, как и прежде, толкая впереди себя игрушечного деревянного коня. Этого коня и деревянную ловушку-черкан Илька привез в подарок Микулу и Петруку. Игрушки смастерил отец. Петруку подарки понравились. А Микулка пренебрежительно отдувал губу. Он заметно подрос и высокомерно относился к забавам младших. К нему пришли друзья-подростки, звали его на улицу. Микулка собрался было, но мать заставила его взять сумку и пойти в школу, а то попадет, мол, от отца.

— Февре можно не учиться, а меня гонят, — ворчал Микулка, недовольно размахивая холщовой сумкой. Верно служила ему сумка в драках. Была она вся обтрепанная и в чернилах.

Но мать вытолкнула Микулаза дверь вместе с дружками.

— Микулка — лодырь, а я буду, хорошо учиться, — хвастливо заявил Петрук. — Год пройдет, и я ученик-мученик!

Петрук был резвый, веселый, озорной и большой выдумщик. Всю печь разрисовал разноцветными карандашами. Всякими птицами, зверями, цветочками. Румяный, большеглазый, темнобровый; говорили, он весь в дедушку по матери.

— Илька, хочешь рисовать? Я научу, — бойко предложил Петрук и опустился возле Ильки на пол с листочками бумаги и огрызками карандаша.

У Ильки загорелись глаза: как занятно!

Улеглись на животы. Послюнявив карандаш, Петрук нарисовал голову лошади с выгнутой шеей.

— Во! Видал? — вскинул Петрук длинные ресницы.

— Здорово как! — удивился Илька. — Кто тебя научил?

— Сам! А ну, малюй, ты!..

Илька пододвинул бумажку себе под нос. Однако сколько ни старался, никак не мог удержать огрызок карандаша в кривых пальцах. Был бы карандаш подлиннее, как ложка, держал бы всей пятерней…

— Эх ты, Илька! Как же ты будешь учиться-то с такими руками? — с детской бессердечной прямотой спросил Петрук и покачал головой. — Пропало твое дело. Останешься навеки неучем.

Илька готов был разрыдаться: новое наказание!

— Не-ет! — с отчаянием крикнул он. Волнуясь, мальчик силился сесть и не мог.

Подбежала бабушка Анн.

— Ох-хо! Что же это вы, детки, обижаете гостя нашего? Ну-ка, возьму его да поношу по избе, как бывало. — И, поднимая Ильку, добавила: — А ты тяжеленький стал.

Она любила нянчиться с внучатами и всячески забавляла их, пела им песни, которые придумывала, должно быть, сама, на ходу — про все, что видела вокруг. Песни ее всегда были разные, редко повторялись. И сейчас, усевшись перед топившейся печкой, она запела:

Топись, топись, печка,
Дым вали колечком
Над избой Акима,
Над амбаром Клима,
Под клюкою бабушки,
Под ухватом матушки…

Дети обступили бабушку Анн. Бабушка в такт песне покачивала Ильку на коленях, а сама не сводила глаз с веселого жаркого огня.

Илька не забыл: Аким и Клим были соседями дядюшек. Аким жил ближе к Оби, а Клим — к Югану. Мальчик представил себе, как дым, вывалившись колечком из трубы дядиной избы, поплывет сперва к дому Акима, затем повернет обратно, наискосок, к амбару Клима и, наконец, возвратится сюда, в кухню дядюшек, под клюку и ухват. Забавно!

— Бабуся, откуль у тебя такие песни? — спросил он.

— Плохая, что ль? Или пондравилась? — улыбнулась бабушка.

— Хорошая. Даже смешная, — заулыбался Илька, — А я песен не умею придумывать.

Бабушка погладила его.

— Не горюй, детка. В твоем роду по бабушке-дедушке и певуны и плясуны бывали. Даже иконы малевал один. Тоже был калека. Аристархом звали. Авось бог пожалеет и тебя, коньэра, одарит умением к чему-нибудь.

Ильке не понравилось, что бабушка без конца повторяет «калека», «коньэр», и, чтобы отвлечь ее, попросил спеть другую песню.

— Про Боба хотите послушать? — живо откликнулась бабушка.

— Хоти-им! — в один голос согласились внучата и прижались к пей плотнее.

Бабушка почмокала губами и весело запела: