Живун

— Брезгуешь мною? Али не хороша? — спросила с вызовом, откинула голову, скрестила руки на груди. Она стояла прямо, горделиво, выставив вперед ногу.

— Ты-то хороша, да я — Тихэн полоумный, — вдруг вспомнил Куш-Юр гулянье на «мыльке». Он хотел сбить с Эгрунь игривость, но только раззадорил ее. Она засмеялась.

— Не забыл! Ой, председатель ты, председатель!.. — И в ее устах это прозвучало как: «И ничего-то ты не понимаешь…»

Куш-Юр и не желал ничего понимать.

— Ну, вот что. Хватит комедию ломать! — сказал он резко.

Глаза ее удивленно округлились.

— Ты ничего не примечал?.. — Она подошла к нему почти вплотную. — Играла я, право слово. Намеренно тебя испытывала…

Что-то в нем дрогнуло, он ответил нарочито жестко:

— Все в тебе наигранно. Брось дурить. Надоела ты со своими выдумками.

Тут случилось то, чего он вовсе не ожидал. Эгрунь обвила его шею руками, прижалась щекою к его щеке и почти простонала в ухо:

— Милый ты мой! Любимый ты мой! Спаситель! Теперь вовсе не жить без тебя! — Слезы брызнули у нее из глаз. Она опустилась на колени, обняла его ноги.

Куш-Юр растерялся. В книгах он читал про такое.

«Хитрит, змея подколодная», — мелькнуло у него в голове. «Стреножит тебя!» — вспомнилось предостережение Гриша. А руки невольно потянулись к девушке. Он поднял Эгрунь с пола, легонько провел рукой по мягким ее волосам, по хрупкому плечику.

— Обними же меня! Поцелуй! Обними… — стонала Эгрунь с болью, жарко.

Куш-Юр почувствовал, что-то словно закипело в нем, заструилось по телу. Он крепко обнял Эгрунь, припал к ее губам нежно и упоительно.

Сколько это длилось — миг или вечность… Сандра! Саша!.. Сашенька…

Эгрунина ладонь дрогнула на его плече, Куш-Юр очнулся.

Туман рассеялся. Стоит он, Роман… в избе утопшей Эдэ!

Куш-Юр резко оттолкнул от себя Эгрунь и выбежал из избы, даже не заметив, что без фуражки. Холодок лизнул ему голую голову. Вот ведь незадача, придется вернуться за картузом.

Кляня свою оплошку, он вошел в избу и заметил — на лице Эгруни мелькнула торжествующая усмешка.

Хотел влепить ей что-нибудь злое, обидное, чтоб не радовалась, змея, но подумал: все равно неверно расценит бегство. Присел на лавку с намерением объясниться начистоту, стал крутить самокрутку.

Цигарка и так получилась ладная, а он ее еще старательнее приглаживал и поправлял, чувствуя, что это его успокаивает. Но вместе с успокоением приходил стыд — стыд за недавнюю растерянность. Вот показал себя…

Эгрунь опустилась рядом на корточки. Довольная и счастливая, положила ему голову на колени. Своим поспешным уходом он поверг ее в недоумение — ведь нравится же она ему! Не может быть иначе! А отшивала его, чтоб посильнее приманить. Вот и целовал, как еще никто из парней ее не целовал… И вдруг сбежал! Но коль вернулся, так насовсем.

— Что хочу тебе сказать… — Она подняла голову, заглянула ему в глаза. — Перебирайся сюда, на квартиру… И я… Вместе будем… с Улей. Квартирантам скажешь — съедут.

Он закурил, перевел дух, почувствовал, что вполне устоит перед ней.

— Не быть нам вместе… Помиловаться можно. Но не по-моему это — жизнь тебе калечить… Не барин я какой… — К нему вернулась рассудительность.

— Отчего же не быть?! — у нее увлажнились глаза.

— Понимать должна. — Куш-Юр все же старался не встречаться с ее взглядом.

— Или не скусна? Целовал — не отрывался. — Эгрунь пыталась улыбнуться, чтоб не показать, как уязвлена его словами.

— Не в том дело. Девушка ты — лучше не надо. Разные мы…

— Отцом попрекаешь? Да что я — не сама по себе?! Да мне из его добра и капли не пришлось бы! Отдал бы замуж — и позабыл, как и звать!

— Нет, Эгрунь. У нас говорят: яблоко от яблони недалеко падает. А по-вашему — шишка возле кедра ложится… Совесть не позволит с Озыр-Митькой породниться. Да и народ не простит.

— Какой народ? Биасин-Гал?! — гневно сверкнула она глазами.

— Вот видишь… Нет уж, прости, а лучше прямо, по-хорошему. За целование спасибо — и прощай!

Он нахлобучил на голову фуражку и вышел из избы, даже не взглянув на нее.

— А все ж таки люба буду тебе! — бросила она ему вдогонку.

Куш-Юр радовался, что вырвался. Вдругорядь такое не случится. Он чувствовал какую-то ее силу над собой. И дал себе слово — никогда больше не видеться с Эгрунью. Верно сказал Варов-Гриш — стреножит она его.

Но быть верным слову не всегда удавалось.

Эгрунь не оставляла его. Дня не проходило, чтобы где-нибудь не подловила. Увидит Куш-Юра, постарается задержать его хоть на минуточку, перебросится любезностью, шуткой. И все так заманчиво глядит на него. И даже людей не стыдится. Куш-Юр находил повод побыстрее отвязаться, уйти. Вот напасть! Сдурела девка! А может, нарочно, с умыслом заманивает? Он теперь не исключал и этого. Бродила мысль: Озыр-Митька, может, чего задумал? От такого всего жди, и сестру не пожалеет, что ему баба… Куш-Юр стал еще строже разговаривать с Эгрунью.

Как-то он переправился на лодке за Юган — обмерить поленницы заготовленных для Нардома и школы дров. Эгрунь, узнав об этом от Писаря-Филя, вырядилась во все лучшее и переправилась следом.