Живун

Однажды вечером после такого купания взрослые в избе заслушались Мишкиных рассказов про то, как калики перехожие напоили Илью Муромца зельем из встань-травы.

— Выпил Илья и сам себе не верит, — рассказывал Мишка. — Стоит совсем здоровехонек. Силушка покою не дает — так и прет из него. Схватил Илья дерево, дернул легонько и вырвал с корнем, будто травинку из сырой земли. Пошел в поле к старикам своим. Те рты разинули — сын ли это? А Илья вмиг очистил полюшко от вековечных деревьев и пней. Потом взялся за соху да тут же вспахал все полюшко безо всякого коня. Родители рады-радешеньки — сын Илья богатырем стал…

— Нам бы ту травушку найти, нашего Ильку вылечить, — вздохнула Елення. — Ведь есть же где-то. Не зря молва-то идет исстари о той травушке.

— Какова хоть она? Может, встречается, да не знаем, — разделила горе соседки Марья.

Взрослые еще долго говорили о других богатырях как о правде-бывальщине. Ребятишки слушали затаенно, веря каждому слову.

Не спалось Ильке в тот вечер. Давно умолкли дети, заснули крепким сном. А он все ворочается. Его детское воображение рисует яркие, сказочные картины.

Вот сидит он один в этой самой избе. Приходят нищие в дырявых малицах, в старых пижамах. Точь-в-точь такие, какие ходили по домам в Мужах. Просят они Ильку подать молочка напиться, а он не может с полу встать. Нищие достают из сумы сулею, наливают из нее чего-то в чашку, говорят: «Выпей настой встань-травы». И верно, пахнет из чашки цветами-травой. Он пьет, оторваться не может: сладко. И чувствует — руки-ноги его здоровеют. Илька вскакивает, как другие ребятишки, как Февра, как Энька. Бежит в сарай за молоком, поит нищих из деревянного ковша-утки. Попили те и куда-то исчезли, словно и не было их. А он идет из избы к родителям, к пармщикам. Те рты разевают, удивляются:

— Смотрите, какой Илька стал! Здоровей Гажа-Эля!

Он тут же берется тянуть невод и один вытаскивает его на берег с уймой рыбы — такого улова еще не видали. Все ахают. А ребятишки кричат:

— Встал Илька-встанька! Встал Илька-встанька! Илька-встанька! Илька-встанька!

Но Илька не сердится на них, маленьких, глупеньких. Он садится в самую большую калданку и гребет — сам, один, — в Мужи, к бабушке Анн.

— Ну вот и я, старая, успела увидеть внука моего любимого здоровым, — говорит бабушка, а по щекам ее текут слезы, забегают в ямочки-морщинки. — Таким и должен ты быть — в добром теле, весь в меня.

Он гладит бабушку нежно-нежно, как она его, бывало.

Подходит дядя Пранэ, поглаживает свои темные усики, радуется:

— Ах, какой ты молодец, крестник! Оправдал мою надежду. Не зря я дарил тебе игрушку — ваньку-встаньку. А сейчас подарю своего Воронка. Вырос жеребец в богатырского коня.

И вот он, Илька, уже на Воронке. Конь копытами стучит, земля дрожит. Меч у Ильки большой, что оглобля. Он трогает коня и едет на бой с беляками. Раз, раз, раз — всех мечом перебил. Один Озыр-Митька остался. Илька нагоняет его у ворот, Озыр-Митька испуганно дрожит, падает на колени, обещает никогда не обижать бедных людей…

Илька незаметно засыпает… Ему снится, будто его все купают и купают в росе. Он тут же превращается в большого, крепкого и пузатого ваньку-встаньку. Как ни положат его, он вскакивает. Ребятишки тычут в него пальцами, дразнят: «Ванька-встанька! Ванька-встанька!» Ему хочется ответить им, но рот никак не раскрывается: ведь он игрушка с разрисованным лицом. Деревянная игрушка. От этого становится еще обиднее. Илька громко плачет и… просыпается. Плачет и напуганная, склонившаяся над ним мать. Поворачивает сынишку на другой бок. Он засыпает без сновидений.

С той ночи Илька, оставаясь в избе один, трепетно поджидал заветных нищих, калик прохожих. Но они не являлись… Всякий раз, когда взрослые уходили в лес или на луг, мальчик напоминал им:

— Про встань-траву не забудьте. Ищите хорошенько.

А когда те возвращались, спешил узнать, нашли ли. И хмурился:

— Значит, плохо ищете. Я когда-нибудь сам найду…

3

После Ильина дня Ильку перестали купать в росе. Цветы отцвели, травы поблекли, огрубели. Выпадал иней. Чувствовалось приближение осени.

В воскресенье уговорились идти в тайгу за кедровыми шишками. И старших ребятишек взяли. Упросился с ними и Илька.

Кухарить и присматривать за малышами была очередь Парасси. Она охотно осталась.

Утром неожиданно разболелись зубы у Мишки Караванщика. Он вышел к завтраку обвязанный платком, морщился, то и дело прикладывая руку к щеке. Никто не удивился: застудил, видать, погода-то холодает. Его тоже оставили дома.

Сандру это обстоятельство немного озадачило. Ни с вечера, ни ночью муж не жаловался на зубную боль. С некоторых пор она заметила в Мишке перемену: стал спокойнее с нею. Вот только бессонницами мается. Средь ночи встает и слоняется где-то по острову, подолгу не возвращается. И этой ночью выходил. Может, и простыл.

Наказав Парассе последить и за Мишкой, в случае надобности пособить ему, Сандра отправилась в лес.

На гористую сторону Хашгорт-Егана переехали на неводнике.

Лес здесь такой, что и бывалым лесовикам на диво. Кедрач высокий, густой!