Живущая

С Ангелиной Михайловной мы подружились в тот день, когда я выходила из наркоза. Лёжа на своей кушетке, я в полудреме слушала её истории жизни. Невыносимо громкий, чуть грубоватый голос несколько раз вырывал меня из сна, и я раздраженным бормотанием призывала её снизить децибелы. Это помогало, но ненадолго. Через пару минут она входила в свой привычный ритм и снова басила на всю палату. Из всех её рассказов почему-то запомнилось только то, что в молодости она загорала без лифчика и теперь решила, что это и есть причина её нынешнего заболевания. Потом, когда я окончательно пришла в себя, она ещё много раз рассказывала, как давно приехала из Сибири и купила квартиру в нашем городе. Только никого у неё здесь нет, была двоюродная сестра и та уехала.

Её кровать стояла в углу, возле окна, и она часто подолгу смотрела в окно, как будто кого-то выглядывала.

— Чего молчишь? А бледнющая какая! Случилось чего?

— Сама не знаю, — я уже не могла сдерживать беспокойство, — никто со мной не хочет разговаривать, говорят: «ответы ещё не пришли».

— Это ты с Надеждой из пятой палаты в один день делала?

— Ну, да, — вспомнила я.

— Как же тогда не пришли?! Слышала, какой вой в пятой стоит…? Ей не говорили, а она все равно узнала.

— Что узнала? — сама не знаю, зачем задала этот вопрос.

Что ещё можно узнать в этой больнице, когда ждёшь результаты анализов? Я выскочила из палаты и бросилась прямиком к Надежде. Та с красным лицом, заплаканная, не понимала, о чём я спрашиваю.

— Четвёртая стадия, — тихо сказал её муж.

— Но сейчас всё можно вылечить, всё… — как-то коряво, неубедительно я попыталась успокоить этого большого, растерянного человека, занявшую соседнюю кровать возле жены.

Он опустил голову и ничего не ответил. Не зная, что ещё сказать, я снова возвратилась в свою палату.

Ангелина Михайловна держала в руке розовую атласную ленту:

— Ты пошла, — смотрю, что-то лежит. Подняла… А это же твоя лента — с платья? Кругом надувательство! Такие деньги дерут, а шить вообще не умеют! Платье-то новое, смотрю…

Я почувствовала себя настолько плохо, что Ангелине Михайловне — грузной женщине восьмидесяти лет от роду, пришлось резво подхватиться и усадить меня на кушетку.

— Ух, напугала! Ты чего это тут — в обмороки падать собралась?! Ответы получила что ли?

— Нет, — с трудом пролепетала я.

— Так чего ты, из-за ленты что ли? Ой, нашла из-за чего сознание терять! Вон руки есть — пришьёшь.

Эта кушетка, лента, палата — всё вокруг стало настолько ненавистным, что я подорвалась, как бешеная, и побежала к доценту. Или пусть мне всё говорит, или… А что «или»? Что я могла сделать?

В кабинете его не оказалось, и я не нашла ничего лучшего, как мерить шагами коридор. Сколько же палат в этом отделении, если он такой длинный — вон сто пятьдесят шесть шагов насчитала. Пока я занималась математическими измерениями, в отделение зашел доцент. Я бросилась к нему, но неожиданно из открытого кабинета старшей медсестры долетели слова:

— Чего он ей не скажет? Маячит с самого утра, как… Все равно ведь узнает!

Я стала искать того, кто здесь маячит. К моему ужасу, кроме меня здесь вообще никого не было. В последний момент я передумала идти к доценту и, заглянув в кабинет старшей медсестры, взглядом вызвала Наташу. Боясь рухнуть на пол, я оперлась об стену и к большому своему удивлению начала улыбаться:

— Ой, Наташ, я уже всё знаю, он мне сказал. Просто занят сейчас, просил, чтобы ты мне во всех подробностях рассказала.

Наташа с необыкновенной добротой в глазах взяла меня за руку, и мне окончательно сделалось дурно. Рука вспотела, я испугалась, что выдам своё волнение, и они снова продолжат играть в эту невыносимую молчанку. Набравшись сил, с неестественной, искажающей лицо страдальческой улыбкой, я спросила:

— У меня — это…?

— Ну, раз он просил, тогда пойдём в манипуляционную, я всё расскажу.

Я испугалась, что нам кто-то или что-то может помешать, или она передумает, и я так до конца не узнаю всей правды. За этот час или два (не помню, сколько длилось моё неведение) я узнала, что значит натыкаться на глухую стену молчания.

— А давай тут, а?

Она вздохнула и, как есть, на духу, выпалила:

— У тебя в лимфоузле нашли клетки.

— А, ну да, он говорил. А какие клетки? — прикинулась я дурой.

Но, признаться, тут же приободрилась. Это всего лишь какие-то клетки, тем более в лимфоузле, который уже неделю, как удалили.

— Ну, как тебе сказать? — подбирала слова Наташа, — не совсем хорошие клетки.

— Злокачественные, что ли? — если честно, я совсем не разбиралась ни в медицине, ни в анатомии, ни тем более в каких-то клетках, и мне самой показался нелепым мой вопрос.