Живущие в ночи. Чрезвычайное положение

На Эддерли-стрит они расстались. Браам повернул назад, не зная, то ли ему пойти домой, то ли отправиться куда-нибудь еще. Уж очень не хотелось возвращаться на Бри-стрит. И сидеть одному в комнате над баром. Именно чувство одиночества гложет его душу. Ему нужно, чтобы вокруг были люди, много людей, чтобы велись шумные беседы. Но друзья приходят редко, только по особому приглашению. И всегда так. Он рос в районе Бетлехем в Свободном штате единственным ребенком в семье. В школе он держался особняком. В университете дружил только со своими политическими единомышленниками. Что-то в нем отпугивало женщин. Вначале их привлекала его необычайная напористость, но вскоре они бросали его. Он же прекрасно отдавал себе отчет в одном: люди находят странными его намеренно развязные манеры, а его непобедимая застенчивость воспринимается всеми как невоспитанность. Единомышленники считали его чрезмерно возбудимым и с насмешкой относились к его попыткам сблизиться с ними. Он вспомнил Руфь Тэлбот. После их первой встречи в университетской библиотеке Брааму показалось, что он разрешил наконец все свои проблемы. Они бывали вместе несколько раз, пока Руфи не надоела его напористость. Из его жизни она ушла в жизнь Эндрю. Нет, он не таит злобы против Эндрю. Ни черта подобного. Но почему другие женщины поступали с ним точно так же? Через неделю и даже после первого же вечера? Почему ни одна женщина не привязалась к нему надолго? В лучшем случае они сохраняли с ним чисто товарищеские отношения, и это заставляло его все чаще искать убежища в демонстративной наглости. И таким образом брать реванш.

В конце концов он все-таки решил не возвращаться домой и лениво побрел вдоль Док-роуд. Улица была почти пуста, темная, скучная и непривлекательная. Грязные, мрачные, зловещие переулки были усеяны пустыми консервными банками, обрывками старых газет и всяким мусором. Открыто было лишь одно заведение, принадлежавшее греку, — кафе, с тускло освещенными, засиженными мухами окнами. Когда Браам вошел, проигрыватель ревел что было мочи:

Ты говоришь, что любишь.
Клянешься все вновь и вновь.
Ты говоришь, что любишь,
Клянешься все вновь и вновь…

Он выбрал столик в сторонке, как можно дальше от проигрывателя, и угрюмо опустился на стул. Невыразимое одиночество тяготило душу. Ему вспомнились ночи, когда он бродил по улицам, бесцельно бродил по темным, полным соблазнов переулкам возле Сигнальной горы. Просто бродил и, быть может, разговаривал сам с собой. Вокруг не было ни души — только он и призрачная безотрадная ночь.

Так приходи скорее,
Свою докажи любовь,
Так приходи скорее
И докажи любовь…

Вот он бредет по светлеющей Дарлинг-стрит, ожидая, когда над Клооф-Нек взойдет солнце. Бледные неоновые рекламы и неестественная тишина. Предрассветный ветерок гонит по улице клочья газет. Возвратившись в свою комнату, он в изнеможении валится на спальный мешок. Ночи без друзей и без женщин, угрюмые, враждебные ночи.

А ну, докажи мне, крошка,
Что любишь хоть немножко…

Хозяин-грек, сидевший за кассой и подсчитывавший выручку, прервал свое занятие и взглянул на Браама.

— Ну что? — устало осведомился он.

Браам ничего не ответил. В кафе были только он и три размалеванные цветные девицы. Они сидели возле проигрывателя. По всей вероятности, проститутки. Они не говорили между собой. Просто сидели за грязным столом, рассеянно слушая музыку.

— Вам что-нибудь подать? — поинтересовался хозяин.

Браам опять промолчал.

— Кофе? Пончики? Сигареты?

— Кофе, — сказал Браам, хотя на самом деле ему не хотелось кофе.

— Один кофе, — крикнул хозяин за перегородку.

Браама охватила дикая тоска, ему нужно было с кем-то поговорить, с кем угодно, хотя бы с цветными девицами.

Поцеловать обещаешь?

Что ж, губы свои готовь…

Две девицы поднялись и пошли танцевать.

И если взаправду любишь,
Ты мне докажи любовь…

Девицы, плотно прижавшись друг к другу, медленно покачивались на месте. Танец был отчаянно скучный и унылый, а сами девицы с их печальными, как бы одеревеневшими лицами походили на лунатичек. Оставшаяся за столом нх подруга украдкой поглядывала на Браама.

— Хелло! — заговорил он.

Девица пристально разглядывала свои ногти. Под ярким лаком они были грязные.

— Привет! — снова сказал он.

— Привет, — протянула девица и посмотрела в его сторону.

— Потанцуем? — продолжал он.

— Конечно.

Она встала. Браам подошел к ней, и они начали неловко двигаться в такт музыке. Вблизи она выглядела значительно старше, чем показалось ему сначала. Настоящая уродина. Широкие скулы, расплющенный нос, чересчур ярко накрашенные губы. И ко всему еще этот отвратительный запах изо рта.

Как клей — твои объятья,
От них закипает кровь…

Браам чувствовал, как в нем напрягается каждый мускул. Под тонкой блузкой он ощущал ее горячее тело.