Живущие в подполье

Васко, казалось, ничего не слышал. Зеферино с обидой отметил, что взгляд его задумчиво расширенных глаз устремлен куда-то вдаль. Машина для резки ветчины работала без остановки. Каждый заказывал бутерброд с ветчиной и «побольше масла». Но может быть, острая сталь разрезала на тонкие ломтики уже не ветчину, а барабанные перепонки и живую плоть и кости тех, кто прислушивался к ее скрежету. Пока машина ненадолго замолчала, вбежала, размахивая сумочкой, к которой была привязана лиловая косынка, еще одна студентка с оттененными серебряной краской веками, поспешно, точно за ней гнался опустошительный смерч, выпалила: «Взбитые сливки с клубникой, а, сеньор Агусто! И поскорей, пожалуйста… О, какой сегодня противный, скучный день, вы согласны?..» — пожала или, вернее, разрешила пожать свою руку мощной руке сорокалетнего преподавателя и рассеянно выслушала его упрек: «Значит, сегодня только это?» На мгновение лицо девушки выразило растерянность, будто ее застали врасплох, но она тут же опомнилась: «Да, конечно, вы правы», — поцеловала его в щеку и подставила свою для поцелуя (каким писклявым и старым оказался голос преподавателя — кто бы мог подумать?); поцелуй был скромный, зато преувеличенно звонкий, после чего преподаватель стал поглаживать место, куда поцеловала его девушка, и с наигранным удовольствием облизывать пальцы. «Ах, не зря мне казалось, что чего-то недостает. Это так приятно. Так сладко». Сцена неожиданно кончилась комически; проходивший мимо рабочий, привлеченный шумом, задержался у дверей кафе и, перед тем как удалиться легкой походкой, громко сказал, словно швырнул в зал камень: «Бездельники! Ни на что другое вы не пригодны…»

Зеферино, раздраженный тем, что внимание Жасинты было отвлечено рабочим, и в то же время довольный его хлестким замечанием, все же великодушно захлопал в ладоши: «Давай всыпь им, приятель!», вызывающе уставившись на сорокалетнего гимнаста. Но великодушие его было недолгим, и, повернувшись к Жасинте, он продолжил прерванный рассказ.

На какое-то время ему удалось избавиться от этой «особы», однако «в проклятой провинции то и дело встречаешься с кем надо и не надо», и, разумеется, они встретились на улице — она вымученно улыбнулась, — затем на вечеринке у общих друзей, «в этом проклятом городе все друг другу друзья или враги», она много выпила, вероятно, нарочно, и в дверях схватила его за руку («Ты еще помнишь? Приятные воспоминания? Я знаю, что приятные, не отрицай, мы взглядами сказали все друг другу еще прежде, чем обнялись»), — схватила за руку и не отпускала, заставляя все вспомнить, обволакивая горячей волной («Я хочу доставить тебе такое же наслаждение, какое ты доставил мне»).

— А теперь ответьте, разве я не попал в ужаснейшую переделку?

— Но если ваша любовь взаимна… — Голос Жасинты сделался мягким, потеплел — возможно, она представила себя на месте той «особы», возможно, хотела ею быть.

— Красивые слова не для меня, сеньора. Я не люблю сентиментальностей и не желаю надевать на себя хомут.

В конце концов у Зеферино остался один слушатель — Жасинта. Васко подчеркнуто углубился в чтение газеты, хотя и продолжал наблюдать за Жасинтой, которая нервным жестом подносила сигарету ко рту. Зеферино превзошел себя и бил точно в цель. Эффектной была, например, сцена в вагоне, куда он входил и оказывался лицом к лицу с «особой». «Ты здесь?! Куда же ты едешь?» — «Туда же, куда и ты. Хоть на край света». — «Как ты узнала о моем отъезде?» — «Я о тебе все знаю. Я люблю тебя». Потом действие переносилось за границу. «Мое тело взывает к тебе». Потом следовали письма, обиженные, угрожающие или полные страсти. «Если меня найдут мертвой, ты будешь причиной моей гибели. И запомнишь это на всю жизнь».

Что произошло бы, если бы Васко отложил газету и ушел из кафе? В самом деле, что произошло бы между Зеферино и Жасинтой в тот день, назавтра или какое-то время спустя? У Васко было мало причин для подозрений, тем не менее эта встреча в кафе оставила какой-то неприятный осадок, и впоследствии в их отношениях с Зеферино появилась настороженность, хотя и тщательно прикрываемая мнимым вниманием друг к другу.

Кто-то заглянул в дверь кафе, кивнул Зеферино. «Киношник». Своего рода магический пароль. К тому же налагающий определенные обязанности: никогда не можешь быть там, где хочется. Он ушел, Васко продолжал делать вид, будто газета его интересует больше, чем все истории всех Зеферино, вместе взятых. Однако его молчание становилось смешным. Поэтому он спросил:

— Ты все еще под впечатлением?

— Чего?

— Спроси лучше, кого?

Жасинта посмотрела на него с усталым недовольством, а может быть, и презрением, помедлила несколько секунд, и вот тогда-то он услышал:

— Какого цвета представляется тебе мир?