Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Красавец Яшка посмотрел на всех тяжелым взглядом, потом уставился в одну точку, улыбнулся своей таинственной улыбкой и ушел вглубь себя. Из всего детства эта зима показалась мне самой суровой и жестокой. Забегая далеко вперед, поведаю, что в старости Яков ходил по селу со старой гармошкой, дергал ее, извлекая только одному ему понятные звуки. Я при этом думала, что в его душе не хватало чего-то светлого и хорошего, что могло бы приглушить всю черноту его жизни. Втихаря плакала моя мама, но ничем помочь мы не могли.

Часто, лежа на палатцах, длинными зимними вечерами мама старалась вселить в меня надежду:

– Таня, а ведь говорят, что есть жаркие страны, где не бывает морозов, растут сладкие яблоки и груши над головой, а люди живут, как в раю. Вот учись, а как вырастешь большая, уедем с тобой туда.

Прижавшись друг к другу и ежась от холода, мечтали мы с мамой о том, чего нет. Зато насмотрелись вволю снежных узоров на промерзших окнах, блеска снегов, поземки на зимней дороге, белоснежного убора деревьев. От лунного света снег искрился и горел прямо на наших глазах. Ночью луна светила фонарем из-за тына. Маленький, колючий снежный бус витал в воздухе, образуя радужные венцы вокруг луны. Уральские длинные зимы со снегопадами, ветром, морозами наводят мучительную тоску по весне.

Весной первым делом мама расстаралась и нашла где-то старые обломанные кирпичи, мы заложили и заштукатурили одно ненужное окно. Заткнули паклей все дыры, утеплили окна, но двойных рам так и не дождались. Сделали вокруг флигелька завалины… Когда перед посадкой раскопали яму с картошкой, она, оказалось, вся промерзла. Все последующие годы, а мы жили там с 1954 по 1957 год, картофель хранили в конюшне. Конюшня была большая, с очень высоким потолком, от этого холодная. Картошку, нашу спасительницу, укрывали всем, чем могли. К нашему негодованию, в конюшне отсутствовало окошечко, его выпиливали сами. Одним словом, со слезами, усердием, трудами, обживали, как могли, новое место. Соседи были хорошие. Дед Федор летом угощал рыбешкой. Анна Павловна, моя учительница, жила рядом. Оказалось, что она смертельно боялась грозы и всякий раз перед грозой зазывала нас с мамой, чтобы вместе с ней и ее тремя детьми прятаться в подполье. Зазывала она пряниками. Мне места в подполье не хватало. Я радовалась, что снова увижу грозу во всей ее красоте и мощи. После грозы я вызывала затворников из темноты подполья.

По другую сторону от флигелька стоял самый большой и красивый дом в деревне. Перед ним росли гордые тополя. В нем жил председатель райисполкома. Не в насмешку ли обитателям флигелька поставили этот дом-великан? Наши два дома были далеко не родня, хоть и стояли рядом. Помню, под вечер я садилась у окна и поджидала жену районного начальника с работы. Она проходила мимо в голубом шелковом пыльнике, в туфлях-лодочках на высоких каблуках, на одной руке блестели маленькие часики, в другой она несла маленькую сумочку, которую называли непонятным для нас словом «ридикюль». Лицо ее было красиво. Я замирала. Шелк пыльника шуршал, туфельки слегка поскрипывали. Она улыбалась, словно дразнила всех. Именно тогда я задумалась и спросила себя: почему на мою маму смотреть страшно, чем она хуже этой крали? Я сказала об этом маме.

– Да не завидуй ты, Таня. Как говорится, «на чужой каравай рот не разевай». От погани не треснешь, от чистоты не воскреснешь. Вот вырастешь, выучишься и тоже с сумочкой на руке пойдешь. Клабучки будут постукивать по тротуару, и все тебя не узнают…

Как же я благодарна маме за поддержку, наставления и мудрость. И как прекрасно, что в жизни всегда найдешь, на что переключиться и отвлечься от безнадежных раздумий. Вскоре я уже не обращала внимания на первую деревенскую красавицу. Совсем другая картина обворожила и околдовала меня. Мимо наших окон прогнали мальчишки табун лошадей в ночное. Вот это зрелище! Красота, как стихия природы! Вот что захватило мой взор и дух, отпечаталось в моей памяти навсегда, как чудо.

На горизонте краснел закат. Лошади неслись, размахивая хвостами и гривами, гордо подняв головы. Если б можно было, то высекали бы они огонь из-под копыт и рассыпали бы искры по сторонам. Жеребята на тоненьких точеных ножках жались к своей матери, как дети. Старые, уставшие лошади бежали в самом конце, стараясь не отстать от молодых. Молодые и сильные поднимали дорожную пыль, неслись впереди, увлекая остальных. Резво и лихо бегут кони, только сторониться успевай.

Без возницы конь бежит легко и свободно, а весь табун мчится, как войско. Они бежали на поскотину навстречу вечерней прохладе и тишине. Самым ретивым и сильным спутывали две ноги. Всем после зноя и работы пора отдохнуть. Я смотрела, не отрываясь, и слышала, как на прощание в табуне глухо позвякивал кутас[17].

– Мама, попросись на следующее лето работать на конный двор к дедушке Ивану Федоровичу. Тебе пора хоть одно лето отдохнуть от пастушенья.

– Правду говоришь.

Пришла пора сменить заимку.