Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

В непогоду войти в дом без содрогания было нельзя. Грязные сапожищи свои мужики не снимали у крыльца, а входили в них в избу. В сенях, избе пол можно было принять за дорогу на улице. После их кутежа, чтобы привести избу в жилой вид, надо было изрядно попотеть. Я принималась за дело в одиночку, не дожидаясь уставшей мамы. К концу дня она приходила с работы – маленькая, безрадостная, с понурой головой.

– Ты еще пичкаешься, Таня? Я тоже так набегалась, что коленки захлябали.

Маревьяна уходила от мужицких посиделок в горницу. Она с большим удовольствием вязала из старых цветастых тряпок разноцветные круги и дорожки на пол. Вся горница была залеплена ими, как блинами, от того казалась ярмарочной и нарядной. По характеру она никогда, как говорила про нее мама, «не давала накачки мужу и не заедалась». После ухода ударников труда она укладывала мужа спать и с виноватой улыбкой выходила ко мне.

– Опять постарались для нас, окаянные мазурики. Не оставили без работы.

И начинала убирать граненые стаканы и пустые бутылки со стола.

– А нельзя ли предлагать мужикам разуваться на улице у крыльца? – тихо спросила я.

– Что ты, Танюшка! – замахала она двумя руками. – От ихних портянок мы задушимся, а вы не уснете.

Маревьяна понимала, что мне надо готовиться к экзаменам, оттого бранила еще сильнее своих непрошеных гостей.

– Ой, буйные головушки, разгулялись не вовремя. Нет бы выпить маленько, только бы охоту сдернуть, и были бы как огурчики, так нет, нечистые силы, до краю идут!

Наутро Иван, этакий уральский богатырь, сажень в плечах, выходил к нам в чистую избу тихо, смущаясь, отчего выглядел смешным, и каждый раз каялся и краснел.

– Простите вы нас! Вы, поди, всю ноченьку пластом лежали. Замаяли вас совсем. Кругом я виноватый, а вот своих друзей-фронтовиков всем сердцем люблю. Моя старуха со мной тоже пособиться не может.

Однако эти нежеланно-шумные, с всегдашней выпивкой, мужицкие посиделки не нарушали между нами дружеской атмосферы. Помню, тогда меня выручала река. С портфелем, набитым книгами, я уходила на берег. Только наконец успокоившаяся река с ее неторопливым течением, молчаливый лес на другом берегу и тишина кругом давали мне сосредоточиться. Я шла по протоптанной тропинке посреди праздничной поляны, срывала ветки с прибрежного тальника, чтоб отмахиваться от полчищ комаров, садилась на твердую кромку берега и начинала зубрить. Мне никто не мешал, только комары, как кровожадная вражья сила, набрасывались, не щадя. Приходилось делать перерыв. Я шла по тропинке, идущей вдоль берега. Тура петляла, а вместе с ней и я. Меня окружала скупая природа. Она прекрасна в любую погоду, в любое время года, в каждое новое мгновение. Она всегда заставляла трепетать мое сердце.

Только природа лечила наши души. А еще мне помогали книги. Я уже тогда начинала догадываться, что жизнь еще не это подбросит, у нас она может стать несусветной путаницей, чередой непонятно происходящих событий. И все же такая жизнь дает свои пусть не всегда утешительные, но важные уроки: мы сейчас квартиранты, люди подневольные, а потому надо быть тише воды ниже травы.

Желание учиться порождало упорство и труд. Мама была счастлива, когда я сообщила ей об отличной оценке экзаменационной работы по математике. Конечно же она не сдержалась и похвасталась перед хозяевами. Казалось, что после этого мы порядком выросли в их глазах. Даже мама заметила, что я «подняла наш авторитет».

Как-то я занималась за столом в избе, когда вошел Иван. Он увидел мое погружение в книги и жестом руки дал знать, чтоб я не отрывалась от занятий.

– Учись благословясь, мы со старухой и на середе поедим, не велики баре. Теперь вы заступаете на наше место с учением да книгами, мы отвоевались. Ваше время пошло.

Случалось, что он даже давал мне советы. Видимо, тосковал по детям и отцовскому наставлению.

Тут с кухни вышла его жена.

– Вот ты, Танюшка, правильно делаешь. Ни на кого не глядишь, учишься, сама на ум натакиваешься. Мать от твоих успехов лишний год, может, проживет. Да-а-а, старый старится, молодой растет. Чё будешь делать после семилетки-то?

– Пойду учиться в восьмой класс.

Я поделилась с ними своей радостью.

– А кем стать хочешь потом?

– Учительницей, – твердо сказала я.

К тому времени уже пришло понимание, что планы надо строить реальные, а пустые, беспочвенные мечты ни к чему хорошему не приведут, выражаясь языком мамы, «только ум взбаламутят». Маревьяна улыбнулась:

– Молодец, что учишься с радением, нагляделась, как мать мается. Она уже не молодая, а у нее все еще одно счастье: дождь да ненастье.

Только с годами делаешь немало открытий и поправок в оценках, казалось бы, хорошо знакомых и близких людей. В нашей памяти навсегда остались Иван да Марья, как простые и добрые люди.

Помню, в то лето после семилетки мама призналась мне, что ей скоро, как журавлю, срок придет улетать с поскотины, «ведь мне уже за сорок, а я все еще бегаю, как Саврасуха, без узды».