Живые и мертвые

– Вы находитесь в кадрах и, чтобы объяснить свои прошлые поступки и вновь получить назначение на фронт, должны явиться в соответствующую организацию. По-моему, этими вопросами занимается Особый отдел, или допускаю, что вам следует явиться в прокуратуру округа, поскольку здесь вы в зоне ее действия. А помещается она – я как раз живу рядом – недалеко отсюда, на Молчановке. Вот туда и рекомендую явиться. А вашу историю я не прошу повторять, потому что это все равно не переменит моего решения. Вот так, все, – тихо, но беспощадно заключил он, и Синцову стало понятно, что вежливость и гладкость его речи всего-навсего привычная форма выражения.

– Напиши ему хоть сопроводительную, товарищ Губер, – вдруг на «ты» сказал Малинин. – А то ведь у человека документов никаких нет. Хорошо, в райкоме он на меня напал, я его в лицо помню.

– Хорошо, – коротко, без неудовольствия, сказал Губер, открыл лежавший на столе блокнот, вынул из кармана вечное перо, отвинтил его и начал писать.

– Ваша фамилия Синев? – спросил он, написав две первые строчки.

– Синцов, – поправил его Синцов, – И.П.

– «Синцов И.П.», – повторил Губер, вписывая фамилию, и, написав еще несколько строчек, расписался, дернул лист из блокнота, согнул его пополам и отдал Синцову. – Печати у нас нет – на веру! Примут на веру – хорошо, не примут… – Он пожал плечами.

– Разрешите идти? – спросил побледневший Синцов.

– Пожалуйста.

Синцов со злостью, четко, по-военному, повернулся через левое плечо и вышел, печатая шаг драными сапогами.

Губер и Малинин остались одни и молча встретились глазами. Малинин глубоко вздохнул, его душил гнев.

– Говори, Малинин, а то задохнешься, ишь, как тебя выворачивает. Говори неофициально, приказа еще нет, комиссар я пока только милостью райкома, да и мы с тобой старые знакомые…

– Формалист ты ласковый, – мрачно прохрипел Малинин. – Как ты только комиссаром бригады был, не пойму!

– Да еще в Первой Конной, заметь, – усмехнулся Губер. – Но это ведь когда было! А с тех пор у себя в главке уже десятые штаны протираю. Пятнадцать лет с иностранцами торгую, испортился… Видишь, как вопросы решаю.

– Оно и видно. Забыл душу в портфеле, а портфель дома оставил.

– Интересно это от тебя слышать, Малинин. А ты знаешь, как тебя самого зовут, за глаза, конечно?

– Знаю, – сказал Малинин. – Малинин и Буренин…

– Вот именно, – снова усмехнулся Губер. – Это за то, что у тебя двадцать лет вся райкомовская арифметика в голове и все вопросы с ответами сходятся, как в учебнике! А теперь ты вдруг широко жить решил! Война все спишет, так, что ли? Все порядки побоку? Вот уже от кого не ожидал!

– Ладно, – сказал Малинин. – Испугался того, чтоб он, – Малинин показал пальцем на дверь, словно там еще стоял Синцов, – все тебе самому рассказал, испугался, что тогда по-другому решишь, а теперь молчи! Совестно – так молчи и ко мне не придирайся…

– А что совестно? – сказал вдруг покрасневший и потерявший защитно-насмешливое выражение лица Губер. – Я поступил правильно: он военнослужащий, явится в прокуратуру, там решат так, как нужно решить.

– Все и везде сейчас как нужно решают? – прервал его Малинин.

– Ну, все ли, не все, – сказал Губер, – но в военной прокуратуре сумеют, я думаю, разобраться, и он прекрасным образом и без нас попадет на фронт.

– Ну и хорошо, ну и молчи, сделал и молчи, не объясняй, – снова махнул рукой Малинин и, поднявшись со стула, приложив руку к своей черной утиной кепке, спросил: – Разрешите идти во взвод?

Синцов тем временем уже подходил к зданию военной прокуратуры на Молчановке. По дороге он два раза развернул и два раза перечитал бумажку, написанную Губером. Почерк у Губера был такой красивый, решительный, подпись такая солидная, что бумажка и в самом деле казалась документом, хотя на ней не стояло печати. «В прокуратуру Московского военного округа», – было написано на ней, и пониже: «Направление». «Направляется к вам тов. Синцов И.П. для изложения имеющегося у него личного заявления. Комиссар коммунистического батальона Фрунзенского района, бригадный комиссар запаса Н.Губер».

У здания прокуратуры стояла старая «эмка», и в ней дремал военный шофер. Окна здания были заклеены крест-накрест бумажными полосами, но это не помогло – половина их была выбита. Синцов толкнул дверь и вошел. Из вестибюля вели внутрь две двери; у одной стоял часовой, у другой, приоткрытой, никого не было. Синцов прошел через эту дверь в комнату с двумя круглыми столами и стульями для ожидающих и двумя деревянными окошечками в стене. На одном была надпись: «Выдача пропусков», на другом – «Прием почты», но оба они были закрыты. Синцов постучал, потом постучал сильнее. Дверь приоткрылась, и в нее заглянул часовой.

– Чего шумите? – окликнул он Синцова. – Нет тут никого, нечего и стучать.

– Мне нужно пройти в прокуратуру.

– Нет тут никого, не стучите.

– Тогда я к вам обращусь.

– Нечего и ко мне обращаться, – отрубил часовой. – Выходите из помещения! Пропуск у вас есть?

– Нет.

– Ну и нечего вам тут делать, не пущу… Уходите, ну? – угрожающе крикнул часовой, и подталкиваемый им Синцов очутился на улице.