Живые и мертвые

– Товарищ политрук, – присев на корточки, шептала девочка, – вас зовут.

Синцов поднялся и, не надевая сапог, босиком прошел за девочкой в соседнюю комнату.

– Ну, чего вы? – Он наклонился над маленькой докторшей. – Плохо вам?

– Нет, мне лучше, но я боюсь – вдруг забудусь или засну, а вы не простясь уйдете.

– Не уйдем не простясь. Простимся.

– Вы мне мой наган оставьте. Чтобы он у меня под подушкой был. Хорошо? Я бы вам отдала, но он мне тоже нужен.

Но Синцов без колебаний ответил, что наган не отдаст, потому что ему наган действительно нужен, а ее может только погубить.

– Вы сами подумайте: обмундирование ваше спрятали, даже переодели вас в другую рубашку, а под подушкой наган! Не придут немцы – он вам не нужен, а придут – это гибель для вас… и для ваших хозяев, – добавил Синцов и этим удержал ее от возражений. – Спите. Правда, вам лучше?

– Правда… Серпилина если увидите, расскажите обо мне. Хорошо?

– Хорошо.

Он тихонько пожал ее горячую руку.

– По-моему, у вас жар еще сильней.

– Пить все время хочется, а так ничего.

– Товарищ политрук, – остановила его на пороге девочка, – я вам что хочу сказать… – Она замолчала и прислушалась к храпу отца. – Вы не бойтесь за Татьяну Николаевну. Вы не думайте про отца, – она сказала именно «отца», а не «отчима», – что он злой такой. Он за маму и брата мучается… Вы не бойтесь, не слушайте его, что он говорит, что он из партии исключенный, – это все когда еще было! А когда война началась, он сразу в райком пошел – просить, чтобы его обратно приняли. Его уже на бюро в лесхозе разбирали, а потом все в армию поуходили, так собрания и не было. Вы не бойтесь за него!

– А я не боюсь.

– И я тоже сделаю все! – снова горячо зашептала девочка. – Я Татьяну Николаевну, что она наша родственница, выдам! Мы уже с ней договорились. Даю вам слово комсомольское!

– А ты уже комсомолка? – спросил Синцов.

– С мая месяца.

– А где твой билет?

– Показать? – с готовностью спросила девочка.

– Не надо. Хорошо бы какого-нибудь фельдшера найти, ногу ей вправить. Я не сумел, тут умение нужно.

– Я найду, я приведу! – с той же готовностью сказала девочка. – Я все сделаю!

И Синцов поверил, что она действительно и найдет, и приведет, и все сделает, и жизнь отдаст за эту маленькую докторшу.

Он снова улегся и на этот раз заснул мгновенно, без единой мысли в голове.

Его разбудил свет. Сквозь сон ему показалось, что рассвело, но когда он открыл глаза, в избе было по-прежнему темно. Он снова хотел закрыть глаза, но в окне метнулась широкая быстрая полоса света. Это могло быть только одно: фары въезжающей на лесопилку машины.

Синцов вскочил и, еще не натягивая сапог, растолкал Золотарева и хозяина.

По окну снова чиркнуло светом.

– Немцы едут! Дождались! – хрипло сказал Бирюков. – Бегите!

Подскакивая на одной ноге и перехватываясь по стене руками, он добрался до окна, выходившего во двор, и, рванув раму, открыл его настежь.

– Давайте! Через двор, а там огородами в лес выйдете. Не увидят. Скорее!

В открытое окно был слышен шум нескольких машин. Синцов пропустил первым Золотарева и, так и не успев надеть сапог, прихватив их вместе с портянками, перелез через подоконник.

И было самое время. Другие машины еще двигались, а одна уже остановилась возле дома; слышалась громкая немецкая речь. Машина была полна людей.

Миновав огород и перебежав между штабелями бревен до опушки, Синцов и Золотарев присели, чтобы отдышаться. Синцов, обуваясь, смотрел назад, туда, где, светя фарами в разные стороны, разворачивались немецкие машины. В доме, из которого Синцов и Золотарев ушли пять минут назад, сначала в одном окне, а потом в другом зажегся свет. Он пробивался из-под неплотно прикрывавшей окна мешковины и был виден даже отсюда.

Увидев этот свет, Синцов испытал острое чувство бессилия. Еще час назад они хоть как-то могли защитить лежавшую там женщину вот этой винтовкой и наганом. А теперь она была оставлена без всякой защиты, одна, на совесть людей и на милость врага.

О том же самом думал и Золотарев.

– Хоть бы в горячке не проговорилась чего-нибудь! – сказал он и добавил: – Может, закурим, а, товарищ политрук? Душа не на месте.

– Как бы не увидали!

– Ничего, не увидят. Шинелью накроемся…

Так они остались уже не втроем, а вдвоем, и шли вдвоем еще шесть суток, пока судьба и их двоих не расшвыряла в разные стороны.

За эти шесть суток они испытали все, что может выпасть на долю двум людям в форме и с оружием в руках, идущим к своим сквозь чужой вооруженный лагерь. Они испытали и холод, и голод, и многократный страх смерти. Они несколько раз были на волоске от гибели или плена, слышали в двадцати шагах от себя немецкую речь и звон немецкого оружия, рев немецких машин и запах немецкого бензина.

Четыре раза они, коченея от холода, ночевали в промозглом октябрьском лесу и дважды заходили на ночлег в дома.