Живые и мертвые классики

А уже в наши дни Константин Симонов нашел в себе мужество опубликовать письмо читательницы, которое, в сущности, перечеркивает «Жди меня», одно из самых знаменитых его стихотворений. На трагическом примере своей судьбы она показала, что это стихотворение — высокая молитва верности, пока жив тот, кого ждешь, но оно оборачивается страшным обвинением и проклятьем, если он погиб:

Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой.
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.

Значит, плохо ждала? Значит, я виновата в его гибели… Как с сознанием этого жить?

А твой музей — это не культовая затея? Конечно, запретить его создание ты не мог, — и свобода, и нет на олухов перевода. Но ты обязан же был сказать энтузиастам: «Олухи царя небесного, в какое положение вы ставите меня перед Пушкиным, музей которого создали спустя 45 лет после его смерти, перед Лермонтовым, Гоголем, Достоевским, которые ждали своих музеев еще дольше…» А вместо этого ты явился на открытие музея и перерезал там символическую ленточку. Сам открыл собственный музей! При таких церемониях полагается и речь. Произнес? А если завтра энтузиасты вздумают памятник тебе поставить рядом с Толстым? Тоже явишься?.. А потом в «Правде» под несуразной рубрикой «Честь бойца — всегда с тобой!» появилась с тремя фотками статья «Писатель пришел в свой музей». Мало того, главный закоперщик музея Ю.Г.Круглов стал у тебя лауреатом Шолоховской премии. Известен еще только один прижизненный писательский музей — Г.М. Маркова на его родине. Но Георгий Мокеевич все-таки там ленточку не перерезал, хотя и был дважды Герой…

Идем дальше? Итак, ты считаешь, Юра, что мои черные «критические опусы» есть порождение черной зависти. Зависть — твоя любимая тема. Однажды ты пустился в рассуждение о ней даже с трибуны съезда писателей. А в романе «Выбор» некий персонаж произносит о ней взволнованную речь: «Зависть, жесточайше душу гложащая, расцвела волшебным розарием в новом мещанстве… Завидуют страстно, как сумасшедшие, и по всем габаритам (параметрам?), завидуют деньгам, модной юбчишке, новой квартире, здоровью, даже миниатюрному успеху». Начав инвективу вроде бы достаточно локально и приемлемо — с «нового мещанства», далее твой Савонарола адресует свои жуткие обвинения уже всему советскому обществу, всем его слоям: «Завидуют повально: и дворник, и актер и замминистра…» Ну, разумеется, и почему-то не названные министры, и генералы, и, конечно же, писатели. Все они, продолжает обличитель, к тому же еще «тайно, но сладострастно радуются чужому неуспеху, протекающему потолку соседа, безденежью, ячменю на глазу, болезни, и — не содрогайтесь! — даже смерти бывшего удачника: он уже там, а я еще тут. Или: как хорошо и справедливо, что его похоронили на Востряковском, а не на Новодевичьем».

Несмотря не уговоры, не содрогнуться при виде нарисованной картины просто невозможно. Да где это все усмотрено? Хоть бы два-три примера! Это можно было бы посчитать плодом разгоряченного воображения персонажа, и только, но есть основания думать, что здесь для выражения своего взгляда его устами воспользовался сам автор, ибо он неоднократно и сам (как уже сказано, даже на съезде писателей, но, понятно, без таких крайностей, как ячмень на глазу и Востряковкое кладбище) представлял страшным злом советского общества «госпожу Зависть». Кругом лютые завистники! Продохнуть невозможно. И я, конечно, встречался в жизни с проявлениями зависти и злорадства, но чтобы так, но чтобы так…

Вот и обо мне тоже: патологический завистник. А о себе ты решительно заявил на первой полосе допожарного «Патриота»: «Я никогда не был завистником» (№ 29–30). И я верю, ибо трудно себе представить человека, которому ты мог бы позавидовать. Ведь в нашей литературе второго такого счастливчика с серебряной ложкой во рту, как говорят англичане, и не было. Изданий и тиражей — как у Солженицына, орденов и медалей — почти как у Буденного, премий — как у Горбачева, руководящих должностей — как у Сорокина (но гораздо выше), похвал — как у того же Валентина Ефимовича…

Но, дорогой Юра, ведь под зависть можно подогнать что угодно. Например, почему ты написал «Горячий снег»? Из зависти к Виктору Некрасову, получившего Сталинскую премию за повесть «В окопах Сталинграда». Почему стал председателем СП РСФСР? Из зависти к Сергею Михалкову, десять лет бывшему председателем. Почему родил двух дочерей? Из зависти к Шолохову, у которого две дочери. Почему построил, допустим, трехэтажную дачу? Из завести к Бакланову, у которого двухэтажная. Почему завел черных лебедей? и т. д.

И я посмеялся над Окуджавой из зависти: он играл на гитаре и пел песни, а я это не умею. И Астафьева обличал во вранье из зависти: ему Ельцин дал денег на 15 томов, а у меня и двухтомника нет. И Радзинского поносил из зависти: его обожает Путин, он переписывается с Бушем, а ко мне Путин и на вечер в ЦДЛ не пришел, хотя я послал ему приглашение на два лица и весь вечер держал два места в третьем ряду и т. д.