Живые. История спасшихся в Андах

Эчаваррен, баск по происхождению, был открытым и отважным парнем. Его рана оставалась в ужасающем состоянии. Оторванную икроножную мышцу привязали к кости, но вскоре началось нагноение. Ночами он не мог шевелить изуродованной ногой, поэтому пальцы сначала приобрели багровый цвет, а потом стали чернеть от обморожения. В течение дня он по нескольку раз просил товарищей растереть ему ноги, чтобы восстановить кровообращение.

— Патронсито[76], — обращался он к Даниэлю Фернандесу, — сделай мне, пожалуйста, массаж ног. Они так онемели, что я совсем их не чувствую.

После того как Даниэль выполнял его просьбу, Рафаэль говорил:

— Обещаю тебе, Фернандес: если выберусь отсюда, дам тебе столько сыра, что на всю жизнь хватит.

Он был исполнен решимости победить горы и по утрам твердил самому себе:

— Я Рафаэль Эчаваррен, и я клянусь, что вернусь домой!

А когда кто-то предложил ему написать письмо родителям или невесте, он ответил:

— Нет, я сам расскажу им всю нашу историю при встрече.

Товарищи восхищались силой его веры, искренностью и честностью. Если его ногу случайно толкали, он начинал ругаться, но быстро успокаивался и просил прощения. Еще он смешил всех задорными рассказами о том, как готовил сыр у себя на ферме, и с уморительными гримасами в шутку жевал коробку из-под конфет, что неизменно веселило всех.

Состояние Эчаваррена ухудшалось день ото дня. Нога отяжелела из-за скопившегося в ней гноя, обе ступни совершенно почернели — похоже, развилась гангрена. Однажды утром он веселым голосом попросил у приятелей минуту внимания и заявил, что скоро умрет. Все шумно запротестовали, но Рафаэль настаивал на своем. Он попросил тех, кто доберется до дома, передать семье его последнюю волю: мотоцикл он завещает управляющему фермой, а джип — своей невесте. Ребята снова протестующе загомонили. На следующий день угрюмое настроение покинуло Рафаэля, и к нему вернулся привычный оптимизм.

Физическое состояние Артуро Ногейры было не таким тяжелым, как у Эчаваррена, но его душевное здоровье всех очень тревожило. Он и до авиакатастрофы слыл неуравновешенным, трудным в общении типом, замкнутым и молчаливым даже в кругу семьи. Единственным человеком, которому удавалось расшевелить его, оставалась Инес Ломбардеро. Сама она хлебнула горя в жизни. Один из ее братьев утонул с двумя приятелями в океане, когда их лодка перевернулась у побережья Карраско. Артуро сочувствовал девушке и при всей своей зажатости не стеснялся целовать ее на улице.

Другой страстью Ногейры была политика. Юноша обладал обостренным чувством справедливости, благодаря чему стал ярым идеалистом, склоняясь то к социализму, то к анархизму. В какой-то степени он отошел от католической церкви, уверовав в возможность утопического общественного устройства. Как и Сербино, Ногейре доводилось работать в трущобах Монтевидео под началом иезуитов, но сам он предпочел бы более радикальные способы решить проблемы угнетения и бедности.

В самолете исхудавший Ногейра лежал отдельно от всех, устремив в потолок отрешенный взгляд больших зеленых глаз.

Иногда Артуро помогал ребятам. Так, он взял на себя функции штурмана, но его вера в спасение не выдержала испытания временем, и полетные карты были заброшены. Он помнил о возникшем у него еще в детстве предчувствии, что он умрет в двадцать один год, и поведал Паррадо, что ощущает приближение смерти.

Сильнее отчаяния его глодало чувство одиночества. Он часто бывал угрюм и язвителен с окружающими. Никто не стремился пробиться сквозь его мрачную защитную оболочку. Единственным другом Артуро был Педро Альгорта, но тот сам не очень ладил с оставшимися в живых и не мог помочь Артуро против его воли притереться в коллективе.

Неприязнь, которую Ногейра питал ко всем остальным, обусловливалась его политическими убеждениями. Он цапался с Эчаварреном из-за одеял и места для ног, но истинной причиной ожесточенных споров юношей были их диаметрально противоположные политические взгляды. Как-то Паэс развлекал всех рассказами об отце и поведал историю о том, как Паэс Виларо и Гюнтер Сакс вместе охотились в Африке и как однажды Сакс и Брижит Бардо останавливались у них в Пунто-Бальена.

— Эй, Артуро, что скажешь? — обратился Канесса к Ногейре.

— Мне это неинтересно, я социалист, — последовал ответ.

— Ты не социалист, а дурак! — воскликнул Канесса. — Перестань корчить из себя крутого!

— Вы олигархи и реакционеры, — с горечью в голосе проговорил Артуро, — и я не хочу жить в Уругвае, где превозносятся материалистические ценности, которые все вы тут исповедуете, особенно ты, Паэс.

— Я не намерен выслушивать его тирады, — заявил Карлитос.

— Может, ты и социалист, — заговорил Инсиарте, заикаясь от возмущения, — но ты еще и просто человек. Вот что сейчас главное!

— Не обращай на них внимания, — сказал Альгорта Ногейре. — Все это совершенно неважно.

Артуро погрузился в угрюмое молчание и позже попросил у Паэса прощения за свои слова.