Живые люди

Но что интересно: режиссер так ловко перевернул некоторые смыслы, что возникал какой-то другой объем, какая-то высшая мудрость, которая Кривоносовой даже не снилась. Но она ее почувствовала – это уже было достижением ее развития. Начитавшись запрещенных книг, она стала догадываться о многом, о чем она раньше не догадывалась. Страшная судьба страны угадывалась в победном 1916-м году при таком удачном наступлении, когда казалось: еще немного – и все будет прекрасно.

Когда прогон закончился, Зоя Ипполитовна схватила Олю за руку и прошептала:

– Он гений.

Оля была согласна.

Божество молча встало и медленно ушло, не сказав ни слова.

– Наверное, потрясено, – решила Оля, – еще бы, просто шедевр.

* * *

Вдрызг пьяный Осипчук лежал на единственной в комнате кровати и мерзко храпел. Оля и Зоя тихо сидели за столом. Оля плакала.

Главный запретил постановку, но потом, под сильным давлением дирекции, согласился взять дело в свои руки. Николая Алексеевича не устранили, но перевели во вторые режиссеры.

А утром на подходе к коммунальной кухне Зоя Ипполитовна услышала:

– У Кривоносовых мужик ночевал.

– Да, – сказала Зоя, входя в кухню, – это мой двоюродный брат из Переславля-Залесского.

Причудливое название сработало – кумушки заткнулись. А Зоя вспомнила, как ей бабушка в этой самой квартире когда-то говорила: «Это простонародье совершенно не понимает быструю речь, особенно иностранную». Переславль-Залесский прозвучал как «Фоли-Бержер».

Продравший глаза Осипчук не сразу понял, где он. Потом включил чутье зэка – опасностью не пахло. Пахло кофе.

– И что теперь делать? – спросила у него Оля.

У нее на нервной почве начал дергаться глаз. Николай Алексеевич внимательно посмотрел на нее:

– А вот это ты брось. То ли еще будет. Рановато он дергаться начал. Только начало. А который час? Всё, бегу, бегу.

– А кофе? – взмолилась Зоя.

Но режиссер уже оделся, потом, вспомнив, достал и выложил на стол небольшую тамиздатскую книжонку: «Как надо себя вести на допросе».

– Пригодится, – сказал он, после чего изящно поцеловал руку Зое и ринулся к входной двери.

Оля бежала за ним с ключом.

У дверей он поцеловал ее совсем не в руку и сказал:

– Продолжаем работать! Слышишь, Гулька? Хочешь – приходи!

– Не хочу.

– Напрасно. Негативный опыт тоже опыт.

И убежал вниз, не дожидаясь лифта.

* * *

В институте была полная лафа – пиетет невообразимый. Кривоносова, которая не считала постановку в театре чем-то невероятным, не понимала, откуда что берется. Ей казалось, подумаешь, театр Моссовета, потом еще будет другой, потом третий, потом, может, и «Таганка» с «Современником» сподобятся. Ох как многого она тогда не понимала.

На премьеру позвала весь деканат, всю кафедру и свой семинар. Двадцать пять мест в партере вырывала буквально зубами, администратор предлагал второй ярус, но она там уже насиделась.

Ночь перед спектаклем не спала – ей грезилось страшное: вдруг кто-нибудь из актеров заболеет или, все может быть, вообще умрет. А как же тогда кафедра, как же деканат?

В этой суматохе она забыла, что понятия не имеет, что там изменили, просто звала и все, а вдруг будет очень плохо – эта мысль ее поразила, когда при энергичном подталкивании Осипчука – дорого яичко к Христову дню – она шла в тот самый ресторан ВТО, где когда-то «голуба» их вкусно накормила. Больше они туда не ходили – они вообще никуда, кроме театра, не ходили. На диссидентские сходки он ее не брал – нечего светиться.

Денег ей еще не заплатили, и она встала в тупик перед суммой, которую ей назвал очаровательный человек – директор Эскин. Но виду не подала. Ей в голову не пришло, что банкет вообще-то должен оплачивать театр. Раз Осипчук сказал – значит, так надо. Оля помчалась звонить маме, Зоя сказала твердым голосом: «Я знаю, где занять. Раз Николай Алексеевич сказал – значит, надо».

Обе говорили – раз так, то надо.

Деньги она принесла в ресторан ВТО, и ей обещали не ударить в грязь лицом, ведь такие великие люди собирались прийти: Марецкая, Плятт, Уланова.

Зоя Ипполитовна была потрясена этими именами.

* * *

И вот настал вечер. Оля сходила в парикмахерскую, и ей сделали начес под названием «Бабетта» и маникюр.

Смотреть на себя в зеркало Кривоносова боялась, понимала, что выглядит идиоткой.

В театре была суматоха – все искали Осипчука. Нехорошие предчувствия зашевелились в ней, особенно в этом театре, особенно в этом фойе. И тут еще мама появилась не одна, а с подружкой, которую Оля не учитывала. Но мама, с туфлями, завернутыми в газету под мышкой, с аналогичной «Бабеттой» на голове, смотрела на нее такими глазами…

Оля побежала к администратору умолять лишнее место, но ей сказали – нет больше ни одного. Тогда она побежала по тайному ходу под сценой за кулисы и встретила там Осипчука. Он нервничал:

– Ну что, что еще?

– Катастрофа, мама пришла с подругой, а мест больше не дают.

– Ах черт, ну пошли к администратору.

Повернулись и пошли вместе в зрительскую часть. От администратора Николай Алексеевич вышел с бумажкой – Оля бросилась к входу, чтобы успокоить маму. Но подружка уже купила билет с рук.