Живые люди

Уж очень глухие и беспросветные шли годы. Осипчук мотал семь с половиной лет за распространение самиздата. Оля к нему не ездила, у нее мама болела. Но писала, и много. Осипчук любил ее письма – в них он узнавал Олин дар.

После института ей удалось устроиться в издательство – читать самотек. Самотек – не самиздат. От поступающих рукописей у Кривоносовой постоянно болела голова. Мама приучила ее читать от корки до корки, ничего не пропуская. Зоя Ипполитовна и сама порой предлагала свои услуги, когда Оля не справлялась со сроками. Но и у нее начинало болеть сердце, тогда она доставала заветные потрепанные книжечки, доставшиеся еще от бабушки, – Чехова. И погружалась в хорошую литературу.

Осипчук писал редко – может, ему не разрешали. Письма были сухие, но можно было угадать намеки, например, он иногда передавал привет то Шухову, то Матрене, один раз Костанжоглову.

Женщины легко угадывали имена и догадывались о подтекстах. Иногда для этого приходилось кое-что перечитывать.

Им повезло. У них не было обыска, их никуда не вызывали. Они жили, как всегда. Газет не читали, радио слушали в пол-уха. И все время ждали возвращения Николая Алексеевича, изменений в Политбюро – ну не могут они жить вечно, да лета, наконец, ждали, внимательно глядя на градусник.

Оля жила без того, что называлось личной жизнью. Ее личная жизнь сидела в заключении, и чем больше она думала о своей далекой жизни, тем больше она тосковала по своему режиссеру.

Когда пролетели, проползли, прохромали эти семь лет, Осипчука пожалели и выпустили умирать на полгода раньше срока.

Он появился в их коммуналке худой, измученный приступами язвы, злой, желчный и живой.

Жить ему было негде. Зоя Ипполитовна немедленно придумала очередную подружку и уехала куда-то на месяц.

Как трудно было находить друг друга. Чтобы квартира не бухтела, они сходили расписаться в районный загс.

Зоя Ипполитовна случайно появилась в этот день и немедленно организовала праздничный обед. Испекла большой пирог, нарезала аккуратными кусочками и угостила всю коммуналку. Осипчук был легализован.

Но Зое больше некуда было деться, и они как смогли организовали жизнь на одиннадцати метрах. Теперь Оля и Осипчук спали на родительской кровати, а мама расположилась на раскладушке. Перед сном она уходила на кухню пить чай и сидела там, отдыхая и судача с наиболее симпатичной соседкой о ценах в магазине. Потом сидела одна – квартира спала, сидела на высокой длинной лавке возле целого ряда газовых плит. Многие годы на этой лавке стирали белье, и пена пропитала ее насквозь, поэтому она всегда казалась мокрой.

Она вспомнила, как единственный раз в жизни она пришла совершенно пьяная домой после первого свидания с Мироном Ивановичем. Дворянская мама ловко двинула ей по физиономии и велела сидеть на лавке до утра и думать о своей жизни.

И вот она опять сидит и опять думает. Хотя думать совершенно не о чем. На внуков надежд не было.

* * *

Осипчук занялся детской самодеятельностью в районном Доме пионеров. Капали крошечные деньги. Плюс мамина пенсия. Плюс Олина зарплата. Жить можно.

Воздух густел от невыносимости. Казалось, вот-вот все взорвется. Однажды Оле на работе предложили абонемент на Московский кинофестиваль. И они решили ходить по очереди, а потом рассказывать друг другу содержание. Непонятно, что смотрел Николай Алексеевич, но рассказывал он так интересно, что Оля и Зоя не верили, что такое бывает. Им же попадались фильмы стран народной демократии – пресные, или индийские – сочные, но глупые.

Голоса слушали уже открыто – слышимость была ужасная, глушили ужасно, но все же можно было уловить клочки правды.

Мама и Николай Алексеевич умерли друг за другом на самой заре горбачевской перестройки.

* * *

– Держи его, держи! – раздались крики.

В сторону Оли бежал перепуганный воришка, прижимая к груди дамскую сумочку.

Оля автоматически включилась в погоню и ловко подставила подножку – воришка упал, сумка отлетела в сторону.

Дамочка схватила сумочку и рванула было к метро – она спешила. Но милиционер этого не допустил – одной рукой он держал вора, другой Олю, а свистком во рту свистел на пострадавшую. Никакие увещевания не помогли. Подоспевшие помощники подхватили женщин, а главный победитель повел к машине вора.

Очутившись внутри, Оля ощутила присутствие Осипчука – именно в такую машину его когда-то запихивали, как волейбольный мяч. Сейчас то же самое сделали с воришкой – в заднем ряду за решеткой. Женщины сидели свободно. Потерпевшая возмущалась. Оле было все равно – она шла с работы, а дома ее никто не ждал.

В милиции ей тоже было интересно. В ожидании разбирательства она читала плакаты. Потерпевшая дважды пыталась убежать, заявляя, что ей надо забрать дочку из детского сада. Но милиция не спешила.

– Интересно? – спросил Олю проходивший по коридору человек в штатском.

«Наверное, следователь», – решила Оля и ответила вполне искренне:

– Очень!

На несчастного воришку навешивали все нераскрытые преступления месяца. Парень сникал на глазах. Потерпевшая откровенно буянила и требовала начальства.