Живые люди

Мать умерла давно, отца и не было никогда, одно отчество Вячеславовна – язык сломаешь: Антонина Вячеславовна. Короче – Лукьянова.

И вдруг захотела ребенка – вот так блажь какая: ребенка. Родить уже поздно да и не от кого, и денег нет: не Пугачева. Квартира, правда, есть. Однушка на выселках. Но своя. С небольшой кухней.

И стала искать, приглядываться, вспоминать – какую же она всегда хотела – ну конечно, девочку. Мужской пол на дух не выносила. И обязательно беленькую-беленькую, русоголовую и голубоглазую. И нате вам – черноволосая, смуглая и глазки-щелочки.

– Как тебя зовут? – спросила она хитрюгу.

– А тебя?

– Лукьянова. А тебя?

– Лукьянова.

– Ты тоже Лукьянова?

– Тоже Лукьянова.

– А имя?

– А твое?

Лукьянова запнулась – как это все произнести.

– Лукьянова, – сказала она беспомощно.

Хитрюга обрадовалась:

– Давай играть.

– Давай. Во что?

– Во что? – переспросила девочка.

Лукьянова вспотела. Не помнила ни одной игры.

– В прятки, – вспомнила она.

Девочка тут же исчезла. Спряталась. Еле нашли. Под тюками грязного белья.

* * *

Виктория была персонаж Достоевского: бедная, измученная, больная, загнанная жизнью в тупик с малолеткой на руках – девчонке было пять лет, от постоянного недоедания казалась трехлеткой. Таких показывают в кинохронике в качестве жертв военных действий, вынужденных существовать в бесконечных скитаниях. А при этом они никуда никогда не трогались с места. Виктория родилась в этом доме, схоронила родителей здесь же, заболела хроническим психическим расстройством, сразу после похорон матери родила девочку Виточку не очень понятно от кого, родила по просьбе умирающей матери – оставь, не бросай ребенка, не отдавай в детдом, дай подрасти, дай выжить.

Школу не закончила – сил не было. Сначала истратила небольшие запасы родителей, потом продавала все, что удавалось продать. И все время ждала, когда они наконец выберутся из этого ада. Но девочка росла медленно, и Виктория поняла, что можно не дождаться.

Еду она подбирала на помойках, научила одна бродяжка, даже показала хорошие места – возле продуктовых магазинов, дешевых ресторанов, вокзальных кафе. Помойки у дорогих заведений давно были закреплены между членами мафии. Когда бродяжка рассказала ей, сколько эти мафиози зарабатывают, Виктория не поверила. Так не бывает, чтобы от объедков так преуспеть. Но мафия была крепко сколоченная, и ей туда не протиснуться. А тут еще появилось целое движение, называлось не по-нашему: первая часть слова free а потом непонятно: для этих участников движения охота за объедками была чисто спортивным удовольствием: хочу и буду доедать все, что выкидывают, показывая, как сытно и жирно живут сильные мира сего.

«Ну да бог с ними», – думала Виктория. Довольствовалась «Пятерочками» и забегаловками.

Вечером укладывала Виточку и уходила на охоту. Иногда везло сказочно – даже банку икры недоеденную принесла домой, но чаще нечто непонятное: то ли котлеты, то ли сосиски или на рагу похожее. Главное – запах. Ее спасало обоняние: не брала ничего с гнильцой или тухлинкой.

В тот вечер она вернулась ни с чем. Воды из крана попила и стала думать. Решение приняла быстро. Завернула полусонную девочку в одеяло, аккуратно вложила свидетельство о рождении и отнесла к отделению милиции в соседнем дворе. Конечно, это была полиция, но все равно все говорили «милиция».

Виточка спала крепко. Виктория уложила ее аккуратно на скамейку, сняла с себя потертую куртку, укрыла. Весна была ранняя – холодно. Но ей было все равно.

Ушла, не оглядываясь, как будто куда-то спешила. Холода не чувствовала – подгоняла: скорее, скорее, скорее. Убегала сама от себя. У нее и раньше бывали странные приступы – как будто она опаздывает и надо успеть. Бывало, убегала далеко, но ее находили и возвращали. Мама по всем карманам раскладывала записки с адресом и именем.

Но после рождения Виточки приступы прекратились. И вот опять.

Бежала пока силы были, потом упала, заснула и замерзла. Пока еще сердце билось, видела сон: маму, папу и кого-то очень близкого, безымянного, теплого, родного-родного, самого-самого. И успела понять – да это же ее ангел.

* * *

Лукьянова заканчивала муторное оформление девочки, которую, как оказалось, по документам звали Ираида. Чертыхаясь, раздавала всем подарки.

Ираиду быстро собирали на выписку. Она била ножкой, стараясь как можно скорее натянуть сапожок и наконец поехать домой. С мамой. Вообще она пару раз была в этой однушке – по правилам детского дома усыновителям разрешали забирать ребенка, чтобы показать будущее жилье. На Ирку квартира не произвела никакого впечатления, она только спросила: «Это моя комната?» – «Конечно», – кивнула Антонина, она собиралась жить в кухне на диванчике.

И вот долгожданный момент прощания. Остался один подарок: красивая ночнушка последней выпускающей – директорше. Но та была занята, ждала новую партию из дома ребенка. Лукьянова застыла со своим красивым свертком, ожидая удачный момент всучить подарок и умотать наконец из этого проклятого места, где каждый брошенный ребенок смотрит на тебя и спрашивает: «Мама?»