Живые, пойте о нас!

— Когда мы бросились вперед, — вспоминал Григорий Кузьмин, — немцы, охранявшие берег, шарахнулись в темноту. Моряки выполнили первую часть задачи: смять и опрокинуть врага. Десант произвел на него ошеломляющее впечатление, — ведь они рассчитывали на падение Кронштадта. А тут сам Кронштадт нежданно пожаловал к ним! Ни один из немцев не сблизился с нами на расстояние рукопашной схватки. Но огонь против нас велся отовсюду — из укрытий и многих замаскированных огневых точек…

Сам Васильев был в числе тех, кому удалось вырваться из окружения, пробиться к берегу. Десантники помнили: каждую ночь на заливе будут ходить катера. Чтобы дать им знать о себе, надо было послать красные ракеты.

Кто это сделал, кто помог ему, обессиленному, раненному, вплавь добраться до катера, Васильев уже не помнил. Очнулся он в палате кронштадтского госпиталя.

В тот же день мы побывали с Васильевым в гостях у Прасковьи Тимофеевны Ворожиловой. Она показала нам фотографии мужа, вспомнила фронтовую молодость, гражданскую войну. Ведь Прасковья Тимофеевна и Андрей Трофимович встретились и поженились на фронте в 1919 году.

А потом говорили о нем, осенью 1941 года в последний раз поцеловавшем ее и детей и перешагнувшем порог родного дома…

Мы часто бываем в Кронштадте, любим его. И нам бы очень хотелось, чтобы в музее города-крепости, в названиях улиц был навеки запечатлен подвиг тех, кто не пожалел в тот грозный октябрь сорок первого своей жизни для того, чтобы преградить путь врагу к Ленинграду,

…Поиски участников десанта продолжались. Впрочем, теперь уже они сами находили нас.

Очерки о десанте были опубликованы в газетах «Красная звезда» и «Ленинградская правда».

И через короткий срок мы получили новую весточку. Объявился кронштадтский моряк Борис Шитиков. Он с Краснознаменным Балтийским флотом прошел всю Отечественную войну, был военным шофером, служил на кораблях.

На фронте Борис не раз глядел в глаза смерти — и когда, пробравшись в тыл врага, угнал на виду у немецких часовых грузовую машину, чтобы вывезти из медсанбата раненых, и когда участвовал в боевом походе на корабле, высаживавшем десант на острова Выборгского архипелага.

Шитиков дошел с флотом до Восточной Пруссии, был тяжело ранен. Он инвалид Отечественной войны, имеет правительственные награды.

С Борисом Ивановичем мы не раз обходили памятные ему места.

— Мы высаживались вот здесь, — говорил он, всматриваясь в очертания пирса. — Только пирс был тогда другой, деревянный, вблизи росли камыши. А тут лежал, прикрытый плащ-палаткой, убитый наш Батя. Вот тут, — показывал моряк на кладку старинной стены, — я отстреливался…

— Только вот этого, — Борис Иванович показал в сторону ультрасовременного здания ресторана, — конечно, не было. И лучше, если бы не было и сейчас. Пускай бы в другом месте построили… А вот памятник или хотя бы памятную доску с именами тех, кто здесь погиб в бою, установить надо обязательно. Летом тут проходят десятки тысяч людей. Пусть прочтут, вспомнят, задумаются.

…С Николаем Мудровым, храбрым разведчиком десанта, мы тоже начали свой путь от пирса.

Но удивительное дело — ни пристань, ни дворцы, ни одна из аллей возле Большого каскада не будили в нем никаких воспоминаний.

— Бывали ли вы здесь, Николай Викторович, после сорок первого?

— Можно сказать, не бывал, хотя живу совсем близко, в Мартышкине. Однажды, правда, приехал с семьей на праздник открытия фонтанов. Кругом народ, а мне все так странно и вспоминать больно…

Долго бродили мы с Мудровым по парку. Но он по-прежнему ничего не узнавал. В тот день Мудров торопился в Ломоносов, на завод, где он работал электриком-высокочастотником. Николай Викторович обещал обязательно приехать сюда еще раз. Потом мы шли с ним вдоль берега от гранильной фабрики мимо дворцов Марли, Эрмитаж, Монплезир. Постояли у пирса. Мудров был взволнован, растерян.

— Как же так, неужели за эти годы все здесь так переменилось, что я и узнать не могу местности? — сетовал он.

Страшно ходить по заминированному полю воспоминаний. Трудно, но необходимо… И лишь когда мы вошли в Александрию, недоумение на лице Мудрова сменилось уверенностью.

— Да, здесь мы были! — Зоркий взгляд охотника схватывал все: старое дерево, поляну, ручей, уцелевший дом.

Как же сложилась дальнейшая судьба Николая Викторовича?

— Нас осталось трое: два Николая и Александр. Не знаю как, но утром седьмого октября сорок первого года мы неожиданно оказались вблизи поселка Ропша. У дороги, на суку осины, висел человек. По виду мой одногодок, хотя и оброс бородой. На груди табличка с надписью, я ее до сих пор перед глазами вижу: «Романов Николай Васильевич, 1918 года рождения. Повешен за связь с партизанами».