Живые, пойте о нас!

Что грустишь ты, моя дорогая?
Где сейчас ты, голубка моя?
Ты меня не кляни, забывая,
Презирать не позволю себя.

Нет, я раненым пост не покинул,

Нет, я трусом не сдался в бою.
Пусть меня этот плен не минул —
Я сражался в первом ряду…

Василий произносил эти строки, словно свою исповедь. И наверно, не знал, что сложил эту песню-быль такой же моряк, как он, мичман с крейсера «Киров» Василий Кучеренко, защищавший Таллин в рядах морской пехоты и тяжко раненным попавший в плен.

— Хорошо ты читаешь, друг, — вздохнул Черный, задумчиво грызя сухую травинку. — Скажи, Вася, а кто расскажет людям о тебе, обо мне? Как узнает мама, Наталка моя, что я и здесь был человеком, боролся?

— Узнают, непременно узнают, — сказал Веселовский убежденно.

Ехали несколько дней. Были немецкие селения на пути, кирхи с красными черепичными крышами, хутора, деревья, словно метлы, воткнутые в землю прутьями вверх. Все не русское, все чужое!

Когда вышли наконец под охраной эсэсовцев в каком-то тупике возле станции, изумились: зима, а солнце греет. Воздух какой-то необычный — пряный, деревья с необлетевшими серебристыми листочками и маленькими, тоже серебристо-серыми, шишечками…

Военнопленный, родившийся, верно, на юге, сказал:

— Это маслины.

— Эх, и забросило нас куда, ребята! — протянул Черный. — Отсюда и дорогу домой не сыщешь.

— Найдем! — ответил Веселовский с уверенностью.

Что за город? Какая страна?

В предутренней дымке тускло мерцали привокзальные фонари.

— «Милано», — прочитал кто-то надпись.

— Не Милано, а Милан, — поправил Петров. — И поверьте мне, друзья, как бывшему учителю, это — Италия.

Их вывели к полотну железной дороги. Семен Черный совсем обессилел, еле держался на ногах.

— Держись, Сема, — шепнул Петров. — А то пристрелят.

Друзей поставили в строй первыми, и Веселовский увидел, как много с этапом прибыло пленных.

Раздалась знакомая команда, и пленные, вытянувшись, нестройной колонной двинулись к виадуку.

Идти было тяжело, и Веселовский поддерживал плечом вконец обессилевшего Семена.

Сначала шли окраиной, где вдоль железной дороги тесными рядами стояли заводские и фабричные здания, лепились друг к другу дома. Остановок не было. Конвой подгонял отстающих. Свернули на большую улицу.

Можно было догадаться, что пленных ведут к центру города. Зачем? Верно, чтоб поиздеваться, показать итальянцам, как жалки пленные русские.

А они не хотели оставаться жалкими.

И хотя они были голодны, хотя их распухшие руки были закованы в кандалы, а тела избиты о железные настилы вагонных клеток, — с людьми что-то случилось. По цепочке, один другому, они передавали: «Выше голову!»

В рваной одежде шагали по улицам Милана несдающиеся солдаты и моряки. Василий громко запел песню, знакомую еще с детства:

И без страха отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой вдруг поник головой —
Комсомольское сердце пробито.

Уже наступило утро. Улицы оживали. Встречалось много прохожих. Итальянцы не знали, о чем поет этот бородатый русский, но по лицу поющего и тех, кто вторил ему, угадывали смысл песни.

…Это произошло возле кафе «Эспланада», где на высоком пьедестале, набычась, выставив непомерно крутой подбородок, стоял высеченный из грязновато-зеленого камня дуче.

Конвойный в стальной каске заметил, как при виде чванливого каменного Муссолини блеснули злой усмешкой глаза высокого русского. Он наотмашь ударил пленного по лицу. И тогда русоволосый гигант шагнул к фашисту и обрушил на него удар с такой силы, которая казалась немыслимой в этом изможденном человеке. Цепь, соединявшая браслеты на его руках, лопнула…

Выстрелы, звон стекол разбитых витрин, крики патрулей, топот сапог итальянских карабинеров…

Раненые пленные лежали на мостовой, заливая со кровью.

В этой схватке уцелели немногие. Но судьба, видно, решила дать Веселовскому и его товарищам последнюю отсрочку.

Их привели в какой-то дом, где окна нижнего этажа были заделаны решетками. Веселовского бросили в карцер, в котором можно было только стоять.

Лишь после суточного пребывания и одиночке его перевели в общую камеру. Он упал на руки товарищей.

А в Милане о подвиге русских военнопленных уже слагалась легенда.

На другой день после уличного боя итальянская полиция обнаружила на бычьей шее каменного Муссолини накинутую кем-то пеньковую петлю и картонку с надписью: «За русских!»

В эту зиму налеты англо-американской авиации на город стали особенно частыми. Не хватало рабочих рук для того, чтобы разбирать завалы. На работу во время бомбежек стали посылать русских.

Однажды ночью нескольких военнопленных направили в парк рыть щели.