Живые в эпоху мёртвых. Дилогия

— А хочешь, я тебе созвездия покажу? Я знаю. У нас один пациент был, у него невроз в шизофрению перерос. Он до того как к нам попал в обсерватории работал кем-то. Так он столько всего про звезды и космос знал. Он мне постоянно что-то рассказывал, рисунки делал и созвездия на небе показывал. Говорил так, что заслушаешься. Шизофреники часто талантливыми бывают.

Людмила указала пальцем куда-то над лесом и пояснила:

— Вон там Созвездие Ориона сейчас восходит.

— Так плохо видно. Костер мешает.

— Ну, встать можно. Так лучше видно будет.

— А хочешь, я тебя на башню отведу? С нее небо точно лучше будет видно.

— А можно?

— Можно конечно. Ты темноты и высоты боишься?

— Нет, — снова захихикала женщина. — Я только за дочку боюсь. А всего остального я уже на три жизни вперед отбоялась.

Николаю захотелось сделать для Люды что-нибудь хорошее, чем-то порадовать ее, но его искренний порыв столкнулся с полным непониманием того, что именно он может сейчас сделать. Он не нашел ничего лучшего, чем просто взять ее за руку.

— Ну, тогда приглашаю на борт.

Они вместе поднялись и пошли в темноту, куда не уже не достигали огненные блики от костра.

Подниматься по лестницам на верхушку башни оказалось сложной задачей. Внутри было невероятно темно, а фонарей не было. Яркий лунный свет башня впускала в себя слишком скупо и неохотно. Лезть сквозь темень приходилось наощупь, но риск свалиться и сломать себе что-нибудь, совершенно неожиданно будил какую-то приятную бесшабашную радость, которая наступает, когда совершенно забываешь о возможных последствиях. В таком состоянии безголовые подростки вытворяют всякие дебильные трюки.

Но судьба была благосклонна к ним в эту ночь. Они выбрались через широкий лаз на верхнюю площадку. Не покрытый обрешеткой и кровлей каркас навеса нисколько не мешал разглядывать невероятно прозрачное темное небо. Звезды здесь казались намного крупнее и ярче, холодные огненные точки замерли над головой красивым до одурения куполом. Они были настолько яркие, что даже полная луна не могла помешать.

Люда и Николай улеглись рядом на сваленное в кучу сено, которое использовалось вместо матрасов во время отдыха рабочих. Было так хорошо и спокойно. Снизу все еще доносились песни и звуки музыки. А здесь наверху можно было валяться на импровизированной мягкой постели и смотреть на звезды пока голова не закружится. Хмель в голове почему-то не проходил, а становился все сильнее, дурманя мозг.

Николай начал рассказывать о том, как в детстве ходил на ночную рыбалку с факелами. А Людмила рассказала, что в детстве ее возили на Черное море. Они болтали обо всем на свете. Для них сейчас не было запретных тем. Может виной этому был коварный легкий алкоголь, а может общая обстановка, царившая в общине.

Людмила села, обхватив руками колени и периодически поворачивая к Николаю голову. Смуглянка разглядывал ее плечи, спину, шею, выбившиеся из-под косынки локоны. Кожа на шее контрастно выделялась своей белизной на фоне темного неба.

Николай поймал себя на том, что его взгляд постоянно возвращался к выпирающему шестому шейному позвонку и едва заметно пульсирующим жилкам на шее. Его кисти непроизвольно двигались, делая легкие намеки на отработанные движения. Захват за шею, рывок на себя и резкий толчок в затылок пока вторая рука поворачивает подбородок в сторону — от этого должен оторваться именно шестой позвонок. Удар в сонную артерию, удар локтем в затылок или шею. Хлесткий удар кулаком или ребром ладони в основание шеи, прямо по нервному узлу. Машина для убийств, выпестованная в Смуглянке за последние три года жизни, прекрасно знала, что можно сделать с выпирающим позвонком, с головой или с шеей, и была готова к боевой работе.

Николаю стало страшно. Впервые он боялся не совладать с собой. Он боялся, что внезапно включатся звериные рефлексы и он покалечит или убьёт Людмилу. Он не хотел так жить. Он устал от злобы, ненависти и страха, он устал от своей жестокости. Именно сейчас он почувствовал, что хочет кардинально поменять свою жизнь. У него просто нет сил — жить так, как прежде. Николая вынудили стать безжалостным хищником-убийцей, и он с готовностью натянул на себя шкуру волка одиночки. А шкура не просто приросла к нему, а полезла глубоко внутрь, оплетая покрытым шерстью панцирем, сердце и душу. Он устал от войны, от ненависти, чужой и своей боли, он устал от крови. Смуглянка почувствовал себя старым и разбитым, ему захотелось содрать с себя эту звериную сущность и вернуться в детство.

А окружающая обстановка располагала именно к этому. В обители все было как в его обрывочных воспоминаниях о детстве. И помнил он не об игрушках и догонялках. Он помнил, что тогда вокруг было много любви и радости. Он не ждал удара в спину. Все вокруг его любили за то, какой он есть, каким он появился на свет. Мир любил его, а он любил мир. Маленький Коля любил этих больших людей вокруг, любил сверстников, любил мороженое, любил животных, он любил даже царапающуюся кошку и соседскую собаку, которая его постоянно облаивала.