Живым приказано сражаться

…А ведь до войны он был лучшим плотником и столяром не только в своей деревне, но и во всей округе. Он гордился тем, что вся самая денежная работа приплывала к нему, хотя плотников в окрестных селах было немало. И, конечно же, даже в мыслях не допускал, что кто-либо из мастеров может обойти его в тонкостях этого ремесла. Руки Готванюка знали ту столярную мудрость, без которой мастер — не мастер. А еще он обладал особым восприятием дерева. Так подобрать фактуру шкафа или спинки дивана, как делал он, так украсить резьбой венчик кресла, как делал это Готванюк, сумеет не каждый. Не зря же к нему несколько раз приезжали из областной реставрационной мастерской, приглашали на работу.

В последний раз Готванюк уже чуть было не согласился, но удержала жена. И правильно сделала, что удержала. У них всего один ребенок, всегда свежая копейка, живут получше, чем многие другие, свой дом, хозяйство… Что им искать в городе?

У ворот остановилась машина. Готванюк не поднялся из-за непокрытого стола, не выглянул. За ним? Ну и пусть! Значит, пришла и его пора. Пусть расстреляют здесь же, во дворе. Он готов.

Да, стучат в дверь, но он не отзовется. Дверь открыта, пусть входят. Он вылил в стакан остаток самогонки (спасибо, кум, божий человек, принес бутылку) и выпил. Впрочем, что толку? Все равно ведь не хмелел.

…Это тот самый офицер, который возил его в лес, к доту. Эсэсовец. И с ним фельдфебель. «Значит, пришел и мой час».

— Садитесь, гости дорогие, — бездумно ухмыльнулся Готванюк. — Садитесь, если земля все еще носит вас. Будете закапывать меня живьем? Так вот я. Принести лопату?

Штубер молча сел за стол напротив Готванюка, брезгливо смел с досок зачерствевшие крошки.

— Встань, — приказал Готванюку фельдфебель. — С офицером говоришь…

— Пусть сидит, мой фельдфебель. Тебя, Готванюк, действительно нужно было закопать живьем. Ты струсил на фронте, потом…

— На фронте я не трусил, — почти прошептал Готванюк. — Там я не трусил. А попал в окружение…

— …Потом струсил, выдав место, где прячутся твои товарищи, такие же окруженцы, как ты.

— Но ведь вы же заставили меня. Вы же пытали-мучили меня, как Иисуса Христа!

— Как Иисуса Христа, пытали не тебя, а сержанта Крамарчука, который однажды спас тебе жизнь. Вот его действительно схватили раненым, долго пытали, а затем распяли, как Иисуса. Фельдфебель этому свидетель.

— Истинно так, — подтвердил Зебольд.

— Вот и получается, что, по сравнению с его муками, твои — это забава навозного червя. А в лесу ты снова струсил и сбежал. Но и сбежав, струсил еще раз и вместо того, чтобы пробиться к линии фронта, как это делают многие другие окруженцы, пытался спрятаться дома, как говорят у вас, у жены под юбкой. Вот здесь немецкий лейтенант, потерявший десять своих солдат, и настиг тебя. В войну трус не имеет права выживать, он должен гибнуть первым. Война — это и есть вселенское выявление и истребление трусов. Это избавление от них. А значит, и от подлецов, которые во все времена рождались именно из трусов.

— Ты должен благодарить господина оберштурмфюрера, — как всегда коверкая слова, проговорил фельдфебель, — это он спас тебя от расстрела. Он не мог запретить лейтенанту и его солдатам расстреливать твою семью. Но все же уговорил не трогать тебя.

— Неужели ты сам не понял этого, Готванюк? — вставил Штубер.

— Я уже ничего не понимаю, — пробормотал тот.

— Судьба оказалась милостивой к тебе. И если ты до сих пор не погиб — значит должен наконец набраться мужества. Лейтенант и его люди обошлись с твоей семьей по-зверски — это понятно. Да и старуху наказали. Но, видит Бог, я простил твой побег из леса и требовал не трогать тебя. Ну а семью… Что поделаешь, гибель семьи — это и есть плата за твою трусость.

— А ведь господин оберштурмфюрер и дальше печется о тебе, — снова заговорил фельдфебель. Он уже привык разыгрывать такие сценки. Штубер давал ему общие установки, а уж Зебольд сам высчитывал, когда удобнее ставить ту или иную реплику. — Как раз сегодня он добился, чтобы тебя назначили старостой села.

— Я понимаю, что это несколько неожиданно для тебя, Готванюк. Побег, расстрел родственников — и вдруг такое предложение! Но это реальная возможность снова стать уважаемым человеком. И на селе, и в целом районе.

— Вам-то какой смысл назначать меня старостой? — впервые за эти двое суток ожил Готванюк. Он уже слышал: в соседних селах успели назначить старост, и теперь они там большие начальники. — Я-то думал, вы меня специально оставили. Чтобы помучился пару дней. А потом туда же…