Жизнь Аполлония Тианского

36. Пока они беседовали таким образом, во внутренних покоях раздались крики сразу евнухов и женщин: какой-то евнух был застигнут прелюбодейно возлежащим с одной из царских наложниц, и сейчас стражи волокли его за волосы, ибо именно таков способ обращения с царскими рабами. Главный евнух донес, что он-де давно уже приметил страсть, питаемую виновным к этой именно женщине и запретил ему говорить с ней, трогать ее руки или шею и помогать ей наряжаться, причем из всех наложниц запрет относился лишь к этой одной — и все-таки сегодня его застали возлежащего с нею как мужчина. Тут Аполлоний взглянул на Дамида, словно напоминая ему о давешней беседе, когда они рассуждали о способности евнухов влюбляться, а царь обратился к присутствующим: «Стыдно было бы нам, о мужи, провозгласить свой суд пред лицом Аполлония, не давши ему первому высказаться. Итак, Аполлоний, какое наказание ты назначаешь этому преступнику?» «Какое же, как не жизнь!» — отвечал Аполлоний ко всеобщему удивлению. Вспыхнув, царь воскликнул: «Ужели он, осквернивший мое ложе, не достоин множества смертей?» «Не о прощении говорил я, государь, — возразил Аполлоний, — но о мучительной казни! Ежели будет он жить, скованный болезнью и немощью, ежели не в радость будет ему ни еда, ни питье, ни зрелища, услаждающие тебя и твоих приближенных, ежели частое биение сердца лишит его сна, что якобы чаще всего и случается с влюбленными, — найдется ли мученье более гибельное? найдется ли голод более изнурительный для утробы? Поистине, государь, если он не слишком цепляется за жизнь, то вскоре начнет просить тебя о смерти или сам наложит на себя руки, премного скорбя лишь о том, что не умер сегодня и сразу». Таков был ответ Аполлония, столь мудрый и уместный, что царь немедля помиловал евнуха.

царя с римлянами примирил (37)

37. Как-то царь собрался поохотиться в одном из тех заповедников, где варвары содержат львов, медведей и барсов, и пригласил Аполлония участвовать в ловле, однако тот отказался: «Разве ты позабыл, государь, что я не участвую даже в твоих жертвоприношениях? Тем более не в радость мне будет мучить зверей, порабощая их вопреки природе». Когда же царь спросил его, как укрепить и обезопасить свою власть, он отвечал: «Уважай многих, а доверяй немногим». Однажды правитель Сирии прислал посольство касательно деревень — насколько я понимаю тех двух, что находятся неподалеку от Моста, — сообщая, что прежде они подчинялись Антиоху и Селевку, а ныне подчинены римлянам и управляются римским наместником, а потому арабам и армянам да будет неповадно тревожить эти деревни, даже если царь и пересек столь обширные пространства ради дани, словно упомянутые поселения принадлежат ему, а не римлянам. Выслушав и отпустив послов, царь обратился к Аполлонию: «Деревни эти, Аполлоний, были отданы моим пращурам названными сирийскими царями ради содержания зверей, выловленных в наших краях и отправляемых к ним за Евфрат. Между тем послы, будто обо всем позабыв, затевают новое и бесчестное препирательство. Каковы по-твоему подлинные притязания этого посольства?» «Притязания их, государь, умеренны и разумны, — отвечал Аполлоний, — ибо то, чем они могли бы обладать и без твоего согласия, они предпочитают приобрести, заручившись таковым». Он присовокупил также, что не стоит спорить с римлянами из-за деревень, которые едва ли не меньше многих, находящихся в частном владении, — да будь они и больше, все равно не должны делаться поводом для войны. В другой раз, когда царь занемог, Аполлоний посетил его и беседовал с ним о душе столь подробно и столь вдохновенно, что, оправившись от недуга, царь сказал приближенным: «Аполлоний внушил мне пренебрежение не только к собственному царству, но и к самой смерти».

и царские сокровища презрел (38)

38. Однажды, показывая Аполлонию описанный выше проход под Евфратом, царь спросил: «Каково тебе это диво?» Но Аполлоний, пренебрегая диковиной, возразил: «Когда бы ты, государь, перешел как посуху реку столь же глубокую и столь же бурную — вот это было бы дивом!» В другой раз, когда царь показывал ему Экбатанские стены, утверждая, будто их воздвигли боги, он сказал: «Вовсе не боги укрепили этот город, да вряд ли укрепили его и истинные мужи, ибо город лакедемонян, о государь, укреплен не стенами!»[48] А когда царь рассуживал тяжбу между деревнями и похвастался Аполлонию, что слушание дела заняло лишь два дня, тот отвечал: «Долго же пришлось тебе искать справедливого решения!» Как-то раз, собравши разом обильные подати, царь открыл казну, чтобы показать Аполлонию свои сокровища и склонить его к любостяжанию, однако тот ничему из увиденного не удивился, промолвив: «Для тебя, государь, это богатство, а для меня — плевелы». — «В таком случае скажи, — попросил царь, — как я могу употребить все это наилучшим образом? — «Трать — ведь ты царь!» — отвечал Аполлоний.

и как, наконец, простясь с Варданом отправился в Индию (39—40)