Жизнь Артемия Араратского

Г. С. нашел я в это время очень скучным от того, что прибытки его за отъездом бывших в стане именитых персиян, пресеклись, а при том, к сугубой горести его, приехал к нему из Астрахани престарелый брат его, человек очень почтенный, который, по слуху о знатности своего брата, им воспитанного, думал получить от него какое-нибудь пособие. — Но бедный старик ошибся самым жалким образом. — Он, как в Астрахани всем известно, был богатый человек, но оскудел по милости своих приказчиков. Господин мой, меньший его брат, с своей стороны по силе возможности также содействовал к его разорению, когда Г. С. пришел в совершенный возраст, то брат послал его в дагистанский город Андрея купить там марены и шелку, отправив с ним 8000 рублей. Г. С., остановясь в Кизляре, в продолжение 6 месяцев оные деньги прожил в свое удовольствие, а потом, не смея возвратиться к брату, вступил в службу и, по счастию, наконец добился до чинов. — Старик, не видавши его много лет, усердно желал иметь удовольствие с ним видеться и, между прочим привезши с собою в корпус несколько тюков курительного табаку и остальное домашнее серебро, надеялся при помощи своего брата сделать оборот и сколько-нибудь поправить худые свои обстоятельства, но С. отказал ему и в куске хлеба, за то, что был им воспитан как отцом и за то, что лишил его знатного капитала, если полагать в счет и прибыль, какую мог он получить от оборота 8000 рублей. — Но сего еще не довольно: старик ходил в старой худой одежде, и когда С. стали указывать на бедность его, то он говорил всем, что от него будто бы определено брату из его доходов ежегодной пенсии по 1000 рублей в год, но что брат его пьяница и вообще дурного поведения, так что какие бы ни были деланы ему пособия, но в лучшем положении увидеть его нельзя. Таковое бесчестное хвастовство причинило старику жестокие огорчения, ибо, не зная настоящего дела, многие над ним издевались и укоряли худым поведением. Он столько был тронут поступком неблагодарного своего брата, что, проклиная час его рождения, с глубочайшею горестию объяснял мне свое несчастие и оскорбление, говоря, что он доселе все переносил великодушно, но злодейство брата убивает его совершенно. Может быть, сие обстоятельство в продолжение времени дошло бы между ими до важной истории, если бы не наступил вскоре поход к Баке.[107] Г. С. послал меня с своим денщиком отвезти наперед в Баку на повозке некоторое его имущество, между которым была всякая всячина, набранная им кое-где. Я просил у него на дорогу или денег, или припасу, но он по безмерной своей скупости не дал ничего и опять посылал было меня с одним своим именем А. Б., но я напомнил ему, сколь много терпел уже я сраму и голоду от его имени без денег, за каковое справедливое представление он едва меня не прибил, запрещая впредь пред ним не отвечать, и в заключение сказал, что я буду получать пищу от денщика, которому он также ничего не дал. Первый день дороги прошли мы благополучно и ночевали в одном караван-сарае, где остановилось еще человек восемь проезжающих торговых людей, персиян и армян. Товарищ мой начал ужинать свой хлеб; я пришел было к нему, но он объявил мне, что поделиться со мною не может потому, что ему самому будет недостаточно, что хлеб дается ему казенный, так как и сам он принадлежит государю, и для него одного принимает все трудности, не требуя больше ничего, что его судьба и солдатское звание ему определили, и потому не может никто отнимать у него того, что дано ему государем; г-н же майор, отправляя меня, должен был дать мне на пропитание из своего кармана, а не на счет солдатского казенного куска, чтоб и его уморить с голода, — приводя к тому и другие неоспоримые резоны. Видя, что у бедного денщика в самом деле было больше ума, нежели хлеба, я признал доказательства его справедливыми. — На другой вечер остановились мы в двухэтажном большом караван-сарае, выстроенном для проезжающего купечества со всеми потребностями и таким образом, что в нем при случае нападения от разбойников можно защещаться, как в крепости. {Вообще в Азии существует благодетельное для человечества обыкновение, что богатые люди на проезжих дорогах строят для путешественников подобные караван-сараи, или вырывают колодцы, или делают мосты, смотря по месту, где сие необходимо нужно.} — Здесь также нашли мы несколько человек проезжающих, у которых для памяти усопших родственников их выпросил хлеба и сыра, коими поделился с моим товарищем, который доедал уже последний кусок своего провианта. Наутро от сего места проехали мы не более двух верст, как наступила глинистая вязкая дорога. — Лошади наши от недостатка в корме были тощи и при трудности дороги едва могли переступать, а наконец одна из них пала. Глина прилипала так к колесам, что чрез несколько оборотов совсем их покрывала. Нам надлежало на каждом почти шагу ее очищать и пособлять лошадям тянуть. Было уже за полдень, как мы выбились из сил до того, что оба плакали. Тяжелый нефтяный запах, от грунта земли происходящий, морской ветер и дождь — все усугубляло наше мучение. К счастию, наехали на нас купцы персияне и по убедительной просьбе моей помогли лошадям дотащить повозку нашу до того места, где дорога набучена камышом и хворостом, и рассказали, как найти для ночлега деревню, чрез которую должны мы ехать. Судить о трудности сей дороги можно по тому, что грязь до набученной дороги хотя не более простирается как на четыре версты, но мы провели тут почти целый день. — В деревню пришли мы к вечеру и там кое-где бедным лошадям набрали сена, смешанного с камышом. Жители сей деревни по случаю похода войск все разбежались, и мы ночевали в ней одни. Чтоб дать лошадям собраться с силами, простояли тут еще сутки. Место здесь гористое и для проезжающих в зимнее время очень опасное, ибо при наносе снега проезжающие по незнанию дороги попадаются в глубокие ямы и погребаются под снегом; таковых несчастных видел я тут в разных местах несколько человек. От деревни надлежало подниматься в гору примерно верст до 5, а после того спуститься уже прямо к Баке. Несмотря на сие малое расстояние, довольную пологость горы и на наши пособия, лошади едва доплелись до вершины пред вечером. Оставя товарища моего на горе, пошел я в Баку {При сем прилагается вид города Баки.} отыскать дом одного известного армянина, который С. знавал в Астрахани, но за смертию его адресовали к его вдове и зятю. Они охотно согласились принять пожитки С., и я тот же час возвратился к товарищу и привел его с собою в дом. У вдовы был малолетний сын, который вечером читал азбуку; чтоб помочь себе в голодных обстоятельствах, я не упустил при сем случае показать мою ученость и усердие, поправляя его ошибки. Хозяйка и ее зять весьма были мною довольны и с честию приглашали за свой стол; по моей милости и товарищ был накормлен хорошо. Я пробыл у них с неделю и прилежно занимался учением ее сына, толковал также о законе и был за сие усердно угощаем.