Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

Хуан Ян с улыбкой выпил и сказал:

— Сестрица, ты ведь эти слова уже пять лет говоришь.

Сун Чуньи нахмурилась:

— А ведь верно! Пять лет незаметно промелькнули. И хотелось бы не стареть, да не выйдет.

— А кто сказал, что ты стареешь? Мне кажется, ты и не меняешься.

— Хватит обо мне. Тебе-то самому уже тридцать, ты не сердись, что я тут лишнее болтаю, но ведь говорят, что в тридцать пора встать на ноги. Давай я тебе подыщу невесту, а?

— Мне и одному неплохо.

— Что ж хорошего? Это как у меня тут: обычно царит оживление, а когда все по домам, остается только одиночество, ты и сам видишь.

— Сестрица, не злись на мои слова. Ты почему не бросишь Чжан Ганя? Почему не найдешь себе пару и не заживешь счастливо?

Хуан Ян и другие работники шахты недолюбливали Чжан Ганя; каждый раз, видя его тощее лицо, Хуан Ян ощущал, что у этого человека холодное жестокое сердце.

Сун Чуньи ответила:

— Да я ж с ним с двадцати, уже десять с лишним лет. Были и любовь, и ненависть, но я уже упустила свое время замуж выскочить, да и лень мне было про это думать.

С этими словами она снова налила им с Хуан Яном вина до краев и поднесла бокал Хуан Яну:

— Пей! Выпей побольше! Будешь спать хорошо, а во сне ни о чем не думаешь.

Глаза ее заблестели, и Хуан Ян понял, что она снова напилась до такого состояния, что начнет сейчас петь пронзительным голосом. Пела она непонятную Хуан Яну народную песенку, превращаясь при этом в маленькую девочку, которая плыла по волнам и бежала по лесам, а лицо ее светилось от счастья. Ощущение полета Сун Чуньи испытывала, только когда пила и отдалялась от реальности, погружаясь в фантазии. В такие моменты Хуан Ян просто тихонько смотрел и слушал; он жалел, что не может проникнуть в ее мир, витать в облаках с ней и уж тем более не может продлить для нее этот момент.

Они все выпили и все доели. Сун Чуньи уснула прямо за столом. Хуан Ян взял маленькое покрывало, накинул ей на плечи, погасил свет в ресторане и тихонько закрыл за собой дверь.

От ресторана до дома Хуан Яна идти минут десять. Ноги мягко ступали по земле. Он выпил немало, глаза то и дело норовили закрыться, а тело кренилось. Хуан Ян держался только силой воли, остальные инстинкты уже вышли из-под контроля. Ему давно уже нравилось это изменчивое состояние: прошлое и настоящее — все в его власти, хочет — плачет, хочет — смеется. Сегодня он размышлял над сказанным Сун Чуньи. Ему тридцать, уже тридцать. Не нужно ему напоминать, уж он как никто хорошо это помнит. События десятилетней давности явственно стояли перед глазами, словно все случилось вчера, но убегал безвозвратно не только он, но и время.

Хуан Ян толкнул дверь общежития, ощупью нашел кровать и плюхнулся на нее. Кровать была холодной, а его тело горячим. Он знал, что сегодня ему непременно приснится тот сон. Последние годы фильм, в котором он расправляется с Ху Цзиньшуем, он видел все реже. Время от времени снились сны о родном городе, связанные с Ху Цзиньшуем, например, что он не умер, а жив, по утрам чистит зубы и умывается, едет на работу на велосипеде, а после работы у уличного торговца покупает два куска мяса… От таких сновидений на душе у Хуан Яна становилось намного радостнее, и в непроглядном мраке шахты становилось светлее, поскольку он чувствовал, что тот Ху Цзиньшуй, припеваючи живущий в Поюэ, заменил его.

Сегодня сон приснился действительно странный. Будто бы Ху Цзиньшуй и Минмэй женятся. Ху Цзиньшуй одет в черный костюм европейского покроя, а Минмэй — в красное платье. Они стоят по обе стороны от ворот и приветствуют гостей, но оба выглядят не слишком-то свежими, на их лицах застыло смущение, какое бывает у взрослых людей. Неудивительно, что им неловко, им ведь уже тоже по тридцать. Хуан Ян удивлен: почему они только сейчас сподобились пожениться? Хотя он немного озадачен, сон продолжает развиваться свои чередом. Гостей приглашают в дом и рассаживают. Все собравшиеся, кроме одного, охвачены радостным волнением, им не терпится приступить к праздничной трапезе. Только Лю Ланьсян молча сидит за самым дальним столиком, не сводя глаз с молодых. Выражение лица сложно определить: оно было то рассеянным, то разгневанным. Хуан Ян ясно видел седые волосы матери, вентилятор раздувал их так, что пряди почти касались ладони сына, однако когда он протягивал руку, то хватал лишь ледяной ночной воздух.

Хуан Ян проснулся. На самом деле он не хотел пробуждаться, поскольку его связь с родными местами поддерживали лишь эти сны.