Жизнь Большой Реки

Забегу немного вперед и с печальным вздохом сообщу, что карта картой, а действительность — это совсем иное. Наш хорошо задуманный маршрут действительность перечеркнула и поставила с ног на голову, во всяком случае на первых его этапах.

Винцентий, как я уже упоминал, имел в своем распоряжении лишь две-три свободные недели. Прежде чем отправиться на север, ему нужно было еще уладить множество срочных дел. Чтобы не терять времени, я решил выехать в провинцию Мисьонес, взяв с собой наше «судно». Там с помощью моих друзей, живущих в местечке Ла Кахуэре, я хотел ознакомиться с обстановкой и, используя опыт местных жителей, пополнить и привести в порядок снаряжение. Потом я должен был отправить Вицеку телеграмму и ждать, когда он прилетит в Посадас, столицу провинции Мисьонес.

Предварительно я изложил наш план в письме к дону Хуану — Яну Шиховскому, моему другу и одному из старейших польских колонистов в Мисьонесе. Телеграфом я известил его о дате прибытия и просил встретить меня на вокзале.

На перроне в Буэнос-Айресе меня провожали довольно торжественно. Сложенное у вагона снаряжение выглядело совсем не экзотически, это были просто четыре мешка. В первых двух помещалось разобранное «судно», в двух других — все наше снаряжение. Куда более «тропически» выглядел я сам: в белых полотняных брюках, в рубашке и легкой спортивной куртке, со сложенными веслами, штуцером и удилищем в руках. В дорогу, которая должна была занять двое суток, друзья снабдили меня множеством всевозможных деликатесов, и не только безалкогольных.

В последние минуты перед прощанием, похоже, все едва сдерживались от язвительных и насмешливых замечаний. Только глубокомысленно кивали головами. Нужно еще отдать справедливость Хуану: чтобы облегчить мне жизнь на пограничных реках, он снабдил меня письмом, своего рода верительной грамотой, адресованной всем постам речной пограничной охраны. Как ее начальник, он приказывал предоставлять мне помощь, какая только потребуется. Вдобавок он подарил мне симпатичный флажок все той же пограничной охраны. Флажок должен был служить предупреждением: байдарку опекает сам начальник. Отправляясь в путь, я не оценил как следует значения этого жеста, но потом мое мнение изменилось, и я был благодарен Хуану.

Едва только поезд тронулся, я сбросил с себя все, что позволяли приличия. Жара. Уже адская жара! А ведь лишь первая половина декабря.

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ НА ПАРАНЕ

МОЮ БАЙДАРКУ НАЗЫВАЮТ РЕЗИНОВОЙ КАЛОШЕЙ — ДОН ХУАН УВЕРЕН, ЧТО НА ПАРАНЕ НАС ПОГУБИТ ЖАРА— УЩЕМЛЕННОЕ САМОЛЮБИЕ И ПРОГУЛКА НА ПЛОСКОДОНКЕ. — Я ЕДВА НЕ ПОЛУЧИЛ СОЛНЕЧНЫЙ УДАР И ГОТОВ ОТЛОЖИТЬ СРОК ОТПЛЫТИЯ ДО ОСЕНИ. — ИДЕЯ ПАНА ЯНА И ТОЛЬДО НАД БАЙДАРКОЙ СПАСАЮТ ПОЛОЖЕНИЕ. — РОЖДЕСТВО В ЛА КАХУЭРЕ, — ЛЯЛЕ, ИЛИ ГАРАНТИЯ СМЕНЫ ЭКИПАЖА

_____

Пан Ян прислал за мной на вокзал одного из сыновей. Парень приехал на каком-то огромном грузовике и, слегка удивленный, погрузил на него скромные тюки моего багажа. Так мы добрались до Ла Кахуэры, которая должна была служить исходным пунктом пашей экспедиции.

При встрече мы с доном Хуаном по аргентинскому обычаю похлопали друг друга по плечам, а по-польски — двукратно облобызались. Во время этих нежностей пан Ян поглядывал на грузовик. Наконец он не выдержал:

— А эта ваша лодка, где она? Вы отправили ее в багажном вагоне?

Я сообразил, что слово «байдарка» в моем письме не о многом говорило и что дон Хуан представляет мое судно как-то иначе. Молча я показал ему на два тугих мешка.

— Как? Это и есть лодка? — пан Ян как будто что-то пожевал. — То есть она складная? Ну-ка, соберем ее прямо здесь!

После двухдневной поездки, даже не умывшись с дороги, я сразу принялся за сборку «Трампа». Пан Ян интересовался каждой деталью конструкции, брал в руки, проверял прочность. Весь в поту я закончил сборку, выпрямился и заявил с ноткой гордости:

— Вот это, дон Хуан, и есть наша байдарка!

Он обошел вокруг нее, бормоча что-то под нос, влез вовнутрь, устроился на сиденье и… произнес приговор:

— Не пойдет. Симпатичная вещь, но не для Параны. Не выдержите, вас погубят жара, зной!