Жизнь Давида

Двойственность царствования Давида и его способы преобразований как нельзя ярче отражены в эпизоде, повествующем о его желанием построить дом Господень. Господь едва ли не говорит: «Нельзя мне создавать дом для тебя». Но, как бы то ни было, правление Давида вошло в историю, даже будучи затуманенным многочисленными наслоениями двух тысячелетий, страстями и событиями последующих веков.

Двойственное чувство, которое Господь испытывает по отношению к энергии Давида, еще аукнется царю в дальнейшем, когда он прикажет провести перепись. Повеление «Пойди, исчисли Израиля и Иуду» в Первой книге Царств (24, 1) приписывается Господу, но Первая книга Паралипоменон приписывает эту идею совсем другому: «И восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян» (I Пар. 21, 1).

Разночтение, возникшее благодаря автору книги Паралипоменон, который заменил «Господа» на «Сатану», не так значительно, как кажется, — дело в том, что и в Книге Царств мотивы Господа не очень благородны: «Гнев Господень опять возгорелся на Израильтян, и возбудил он в них Давида сказать: пойди, исчисли Израиля и Иуду». Во всех рассказах Иоав, когда Давид отдает ему приказ провести перепись с помощью войска, протестует — военачальник находит царский план сомнительным со всех точек зрения, и не важно, вдохновлен этот план Сатаной или разгневанным Богом. Причины, по которым Иоав выступает против переписи, не очень ясны — так же как и аргументы Давида в пользу этого предприятия.

Но что плохого в переписи? Английское слово census — как и словаcensorious (придирчивый) и censor (цензор) — происходит от названия римской общественной должности; для европейских евреев перепись — это официальный документ, а они боялись всего официального, ибо оно было связано с фамилиями, навязанными им имперскими или императорскими сборщиками налогов, со страхом быть превращенными в пушечное мясо, изувеченным или убитыми на службе в царской или императорской армии. Но древнееврейское слово обозначает подсчитывание, составление списка. «Исчисление» Давида происходило за тысячелетия до любой переписи в Риме, Священной Римской империи или царской России. Эти аналогии не действуют, как и аналогии с менее опасными и обременительными шуточками и унижениями со стороны чиновников с острова Эллис[10]. Почему же тогда перепись считается чем-то предосудительным и даже запретным и почему о ней рассказано так туманно?

Объяснения исследователей представляют собой невнятные и неубедительные теории. Среди них «культовые» табу на подсчет людей, страх перед налогами и ассоциирование переписи с призывом на военную службу. Ни одна из этих ученых спекуляций не соответствует идее переписи как сатанинского деяния, описанного в Книге Паралипоменон. А перепись прямиком ведет к своего рода аду — чуме, которая продолжается, пока сам Господь не начинает сожалеть о ней, потому что она вызвала десятки тысяч смертей и привела к «исчислению» смертей — «и умерло из народа, от Дана до Вирсавии, семьдесят тысяч человек» (II Цар. 24, 15). Возникает своего рода парадокс, перепись мертвых.

Сначала Давид хотел провести перепись без какой-либо очевидной причины, а потом просил прощения за это желание — мотивы как для начала этого предприятия, так и для раскаяния одинаково ничтожны. Господь тоже ведет себя загадочно и порой даже так, что в любом ином случае, если бы дело не касалось божества, мы, вполне возможно, назвали бы такое поведение безрассудным. Внезапная развязка этой истории так же нелогична, как непонятно ее начало.

Здесь, однако, сама туманность происходящего становится фоном, на котором ярче проступает облик Давида. Зачем этот когда-то шустрый юноша, а затем опытный боец, великий поэт, царственный прелюбодей, убитый горем отец, объединитель царств предпринял перепись? Зачем ему впоследствии изображать, как горько он сокрушается о собственном начинании, — такое впечатление, что перед нами капризный правитель, подчиненный столь же капризному божеству?

Дело, вероятно, в том, что объединитель царства, поэт, победоносный, находчивый и несовершенный правитель воплощает в себе глубокие перемены, связанные с трансформацией закамуфлированной, неупорядоченной, недоступной, полной запретов и табу племенной культуры в видимую, просчитанную, открытую цивилизацию, воплощенную в Городе Давида, которая должна быть подтверждена описью, составленной центральной властью. Поэтому перепись согласуется с быстрым движением от скинии к Храму. Неясность и неопределенность фиксирует изменения, тревожные показатели скорости.

Как основание Иерусалима в качестве центральной точки притяжения делает царство Давида осязаемым, так и перепись придает те же характеристики создаваемой новой духовной реальности. Тревожность рассказа демонстрирует озабоченность тем фактом, что Давид якобы хочет изменить саму природу евреев и уж точно их способ общения с Господом. В отличие от царя Саула в прошлом и царя Соломона в будущем, царь Давид изменяет мир.