Жизнь двенадцати цезарей

Тацит был историк, Плутарх был моралист; Тацит стремился постичь законы истории, Плутарх — законы человеческой души. Оба, хотя и с разных сторон, старались объяснить каждый поступок каждого правителя, увидеть, как в одной душе уживались высокий дух и низкие пороки, бесчеловечие и государственный ум; и действительно, созданные ими образы, при всей их тенденциозности, остались высшим достижением античного психологического портрета (по крайней мере, постольку, поскольку об императорских биографиях Плутарха можно судить по позднейшим его «Сравнительным биографиям»). Светоний был чужд таких философских интересов. Его цель была скромнее: он хотел не объяснить, а только оценить события. Если Тацит и Плутарх стремились свести дурное и хорошее в личности императоров в диалектическое единство, то Светоний, напротив, стремится разделить дурное и хорошее, разграничить их как можно четче, разложить их на разные чаши весов и посмотреть, какая чаша перетянет. «Все эти поступки… порой достойные немалой похвалы, я собрал вместе, чтобы отделить их от пороков и преступлений, о которых буду говорить дальше», — пишет он в биографии Нерона (19, 3). А в биографии Тиберия есть знаменательное место, где речь идет о мотивах, которыми руководствовался Август, выбирая наследником Тиберия: думали, что Август сделал это только «в тщеславной надежде, что при таком преемнике народ скорее пожалеет о нем»; но Светоний этому не верит: «нет, я полагаю, что он взвесил все достоинства и недостатки Тиберия и нашел, что его достоинства перевешивают» (Тиб., 21, 2—3). Трудно сказать, верно ли угадал Светоний намерения умирающего Августа, но свой собственный метод работы он этими словами охарактеризовал совершенно точно.

Объяснение событий требует рассмотрения фактов в их связи и взаимодействии, в том сложном переплетении причин и следствий, в котором хорошие и дурные поступки с одинаковой необходимостью вытекают подчас из одних и тех же мотивов. Так поступают и Тацит, и Плутарх, хотя для одного эта связь событий распространяется на всю римскую историю, для другого ограничивается жизнью одного человека. Оценка событий, наоборот, требует как можно более полной изоляции факта: только тогда его можно будет сопоставить с отвлеченной меркой достоинства и сказать о нем: «хорошо» или «плохо». Так поступает Светоний. Не связность рассказа, а дробность рассказа необходима ему для его целей. В своем произведении он вместо истории дает цепь биографий, в каждой биографии вместо последовательности событий предлагает читателю россыпь фактов. Его императоры проходят перед судом читателя, как бы сдавая экзамен на хорошего правителя; и как на экзамене, в расчет принимаются не мотивы их действий, а только сами действия и их результаты.

Тацит хотел устрашить читателя, показав ему роковую неизбежность вырождения императорского Рима; Плутарх хотел утешить читателя, предложив ему нравственные образцы, которых следовало держаться и которых следовало избегать. Оба стремились заглянуть в душу своим героям и выявить за индивидуальными особенностями общечеловеческие свойства, одинаково присущие прошлому, настоящему и будущему. Для них история продолжает жить в современности: Тацит чувствует, что жестокости прежних императоров могут возобновиться при любом новом правителе, Плутарх знает, что добродетели и пороки древних мужей остаются и останутся примером и уроком для всех времен. Светонию это чувство неизвестно. Современность для него уже пришла к решению всех вопросов, волновавших прошлое, истина достигнута, былые ошибки остались за порогом и никогда больше не повторятся: это были частности, случайные эпизоды, никаким обобщениям не подлежащие. Поэтому, оглядываясь на них, он смотрит лишь на внешнюю сторону событий, ищет в них черты как можно более индивидуальные, неповторимые, необычные, яркие; своеобразие в мелочах интереснее для него, чем сходство в целом; иначе говоря, он стремится не к поучительности, а к занимательности.

Такова задача и таков подход к ней у Светония: оценка вместо объяснения, россыпь фактов вместо связи событий, занимательность вместо поучительности. Эта задача и этот метод определяют все своеобразие построения светониевских биографий — и в отборе и в расположении фактов.