Жизнь Фридриха Ницше

Воспитатель должен помочь студенту понять свой собственный характер. Цель жизни – не быть имитацией. Однако студент, стремящийся преобразить свою душу, должен изучить три типа людей. Самый пламенный образ – это «человек Руссо». Как Тифон, гигантский змей, живущий под Этной, человек Руссо влечет массы к революциям, таким как французская. Второй пример – «человек Гёте», это пример для немногих. Он торжественно созерцателен и вызывает непонимание толпы. Наконец, есть «человек Шопенгауэра» – правдивый и придающий метафизическое значение каждому своему действию [28] [10].

Ницше также признает в Шопенгауэре великого стилиста, который выражает свои мысли индивидуальным, чистым и четким слогом. По способности элегантного изложения истины Шопенгауэру, с точки зрения Ницше, равен только Монтень. Конечно, этот пример Ницше принял близко к сердцу, поскольку именно с «Размышления» о Шопенгауэре начинается переворот в его собственной прозе. Его предыдущие труды подвергались со стороны Вагнера, Козимы и Роде справедливой критике за жесткий, дидактический стиль, недостаток ясности и полное неуважение к последовательной аргументации, но в этой работе его стиль достигает элегантности Шопенгауэра и человечности Монтеня.

Если раньше его советы искателям истины всегда заканчивались многозначительным и не особенно полезным изречением дельфийского оракула о том, что подлинность достигается, только если быть «собой», что бы ни значило это туманное понятие, то сейчас он оставил Грецию в покое и осмелился дать практические советы на основе собственных мыслей и опыта. «Пусть юная душа обратит свой взор на прошлую жизнь с вопросом: что ты подлинно любила доселе, что влекло твою душу, что владело ею и вместе давало ей счастье? Поставь перед собою ряд этих почитаемых предметов, и, быть может, своим существом и своею последовательностью они покажут тебе закон – основной закон твоего собственного я» [11].

Текст «Шопенгауэра как воспитателя» гораздо легче для восприятия, полон игры слов, он услаждает и соблазняет читателя множеством элегантных афоризмов, например:

«Насильственное нисхождение в глубины своего существа по ближайшему пути есть мучительное и опасное начинание. Как легко человек может при этом так повредить себе…» [12]

«Все людские порядки устроены так, чтобы постоянно рассеивать мысли и не ощущать жизни» [13].

«Отношение между художником, с одной стороны, и знатоками и любителями его искусства – с другой – таково же, как отношение между тяжелой артиллерией и несколькими воробьями» [14].

«Государству вовсе не важна истина вообще, а исключительно лишь полезная ему истина» [15].

«[Государство] хочет, чтобы люди идолопоклонствовали перед ним так же, как они это делали прежде в отношении церкви» [16].

«Воды религии отливают и оставляют за собой болото или топи; народы снова разделяются, враждуют между собой и хотят растерзать друг друга. Науки, культивируемые без всякой меры в слепом laisser faire, раздробляют и подмывают всякую твердую веру; образованные классы и государства захвачены потоком грандиозного и презренного денежного хозяйства» [17] – эта мысль напоминает, что когда он писал о Шопенгауэре, то одновременно делал наброски для статьи о Вагнере, наблюдая ту колесницу Джаггернаута, в которую превратилось байрёйтское предприятие, сметающее колесами всех на своем пути.

Посчитав оба предмета рассуждений сложными, он решил немного отдохнуть в деревне Кур, где встретился с несколькими знакомыми, в том числе с хорошенькой девушкой из Базеля Бертой Рор. Ницше написал Элизабет, что «почти решился» сделать ей предложение. Насколько это «почти предложение» было направлено на то, чтобы порадовать Вагнера, не совсем понятно, но мысли о браке приходили ему на ум неоднократно. Два его друга детства, Вильгельм Пиндер и Густав Круг, незадолго до того обручились, и Ницше, таким образом оставшийся позади, теперь взвешивал достоинства брака. В итоге он отказался от него, поскольку это могло помешать его работе, но в своем решении до конца уверен не был.