Жизнь Фридриха Ницше

Приближалось Рождество, и он с тяжелым чувством вернулся в Наумбург, планируя остаться там в одиночестве в башне у городской стены. Но он был слишком болен. Мать и сестра уложили его в постель в доме его детства на Вайнгартен. Вокруг прикованного к постели свободного духа Ницше исполнялись мелочные раздражающие ритуалы, которые обеспечивали существование старого хода вещей: церковные службы, хвойные ветки, пирожные, церемонные визиты в лучших костюмах, тепловатые чувства, сознательный отказ от рационального анализа. Не очень-то похоже на обновляющее празднество с дионисийским опьянением, умеряемое сладостным аполлоническим разумом, но он не мог отвергать «фальсифицированную протестантскую концепцию истории, в которую нас приучили верить» [42] [6], да и вообще занимать какую-то этическую позицию, потому что 24 декабря с ним случился приступ, а через три дня он потерял сознание. Выздоровлению не способствовали настойчивые просьбы матери освежить свой древнегреческий. Он стал признаваться друзьям, что голоса матери и сестры сильно действуют ему на нервы. Когда он был с ними, то всегда болел. Он избегал ссор и конфликтов, потому что понимал, как следует вести себя с родными, но все это ему решительно не нравилось.

10 февраля 1880 года он нашел в себе достаточно сил, чтобы бежать из Наумбурга. Он сел на поезд и призвал полезного и преданного Кезелица присоединиться к нему в Риве на озере Гарда. Кезелиц должен был сделать приличный беловик из тех разрозненных заметок, что Ницше нацарапал в своих тетрадях, и превратить их в текст, который Шмайцнер мог бы прочесть и издать.

Любопытно, что Ницше полностью завладел неуверенным в себе композитором, пойдя на экстраординарный шаг – он его переименовал.

Он дал Кезелицу имя Петера Гаста. Кезелиц немедленно согласился и сохранил новое имя до конца жизни. Генеалогия имени загадочна – это удивительная смесь игрового, серьезного и символического начал. «Петер» – в честь главного ученика Христа, святого Петра, про которого Христос сказал: «на сем камне Я создам Церковь Мою» [43] [7]. Гаст – по-немецки «гость». Вместе оба слова дают «каменного гостя» – рокового Командора из оперы Моцарта «Дон Жуан». Роль Командора, или Каменного гостя, – это роль Немезиды. Отождествление себя с Дон Жуаном – одна из неосновных, но постоянно повторяющихся тем в творчестве Ницше. Он четко дает понять, что считает себя не Дон Жуаном тысячи соблазнений, но «Дон Жуаном познания» – беспокойным персонажем, который штурмует «самые высокие и отдаленные звезды познания», исследуя запретные миры в готовности пожертвовать своей бессмертной душой и навсегда обречь себя на адские муки, лишь бы получить оккультное откровение. Когда в опере Дон Жуан все-таки переходит все границы, именно Каменный гость низводит его в ад, где тот будет вечно мучиться за свои грехи. Дав Кезелицу имя Петер Гаст, Ницше давал ему и двойную роль – главного ученика и возмездия. Последняя роль кажется особенно неподходящей для кроткого друга, который многие годы состоял при Ницше бесплатным секретарем и доверенным лицом.

Петер Гаст всегда истово верил в гениальность книг Ницше, а тот, в свою очередь, от всего сердца хвалил его музыкальные сочинения. Гаст был таким композитором, которым Ницше не стал сам. Поэтому он воспевал его талант друзьям и требовал у них денег на постановку комической оперы Гаста Il matrimonio segreto («Тайный брак»), музыка которой была полностью свободна от смертельного и сладкого метафизического тумана Вагнера. В марте они оба уехали из Ривы в Венецию, где Гаст поселился. Ницше направился в Венецию под предлогом ускорения работы Гаста над оперой, но на деле он только отвлекал друга, который слишком много занимался, как он сам говорил, «самаритянским трудом». Он дважды в день читал Ницше и писал под его диктовку, а также постоянно спасал друга от кучи мелких болезней и неприятностей.

Деньги решали в Венеции многое. Ницше снял себе очень холодную обширную комнату в палаццо Берленди, куда нужно было подниматься по великолепной мраморной лестнице. Вид, открывавшийся из окна, много значил и для поколения Ницше, и для нескольких следующих.

«Я снял комнату с видом на Остров Мертвых» [8], – писал он.

В этом траурном виде, вероятно, было что-то компенсировавшее новому поколению расставание с традиционными иллюзиями. В том же году, когда здесь побывал Ницше, символист Бёклин написал «Остров Мертвых» [9] – картину, репродукция которой висела на стене у Ленина, Стриндберга, Фрейда и Гитлера, да и у любого берлинского интеллектуала с 1880-х по 1950-е годы, как отмечал Набоков. Вагнер был настолько поражен тем, как Бёклину удалось передать настроение момента, что пригласил его в Байрёйт разрабатывать декорации для своей новой оперы «Парсифаль». Бёклин отказался, и заказ ушел Паулю фон Жуковскому.