Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

В Латинской Америке великий писатель — такой, как Габо, например, — окружен всеобщим почитанием, а у нас ничего подобного не бывает. Мы живем в стране, где мало уважают своих писателей. Большинство из них маргинализированы. Даже лучшие. До такой степени, что и вообразить невозможно. Думаю, в англосаксонском мире Габо как писателя не существовало бы. У нас просто нет такой традиции. Не скажу, что писатели в нашей стране не удостаиваются почета. Удостаиваются. Но не настолько, чтобы их не просто почитали, а преклонялись перед ними.

ЭДУАРДО МАРСЕЛЕС ДАКОНТЕ. Смотрите, как получилось: я познакомился с Гарсиа Маркесом на Кубе. Точнее, в Гаване. «Каса де лас Америкас»[118] пригласила меня на свою конференцию, а Габо был одним из ее организаторов. За суверенитет и политику Латинской Америки. Это в 1981 году происходило. На следующий день после приезда в Гавану спускаюсь на лифте в вестибюль отеля «Гавана Ривьера» и вижу: у стойки стоит Габо и о чем-то с портье разговаривает. Сам в комбинезоне — такие рабочие на автозаправках носят, на ногах — сандалии, под мышкой — газета. И портье что-то втолковывает. Вижу я его и говорю: «Привет, Габо, как жизнь?» Тогда я в первый раз его живьем увидел, но едва увидев, моментально узнал. «Меня зовут Эдуардо Марселес, — говорю, а фамилию свою нарочно со значением произнес: — Даконте». А он мне: «Вот те раз! Чей же ты сын?» — «Сын Империа», — отвечаю. «Черт, ну ты подумай! Еще один аракатакеро в Гаване нашелся. Ну и дела, охренеть… Это ж надо, чтобы тут, в Гаване — и земляк из Аракатаки. Нет, ну кто бы мог подумать, а? Рехнуться можно. Пойдем-ка присядем вон там, чую, у нас найдется о чем поболтать, черт меня подери!» И представляете, начинает всякое-разное мне рассказывать, занятное. Одну историю запомнил, он ее среди первых мне поведал. «Только представь, caramba, Антонио Даконте, деда твоего, я очень хорошо помню! Когда я „Сто лет одиночества“ писал, у меня там итальянец один появляется, так это твой дед и есть. Его Антонио Даконте поначалу в романе звали — да, такое у него имя было, на итальянский манер. Писал я о нем, а перед глазами все время твой дед стоял. Правда, пока писал, персонаж этот каким-то женоподобным получаться стал». И объясняет: тот совсем уж в хлюпика превращаться начал, потому что там обстоятельства по сюжету так складывались, так надо было. «И пришлось мне тогда по всей рукописи пройтись и везде имя Антонио Даконте замарать, а другое вписать — Пьетро Креспи, тот настройщиком пианино был, моя матушка его по Барранкилье знала. Она мне и рассказывала, что был там настройщик такой, проездом появлялся, красивый мужчина, изысканный, прямо не знаю, какой весь раскрасавец». Ага, значит, два образа ему в голову запали: с одной стороны — мой дед, с другой — итальянец настройщик, в Барранкилью наезжавший. А он дальше рассказывает: «Думал я над этим, думал, и говорю себе: ну точно, начнет дядя твой Галилео Даконте роман читать, так его сердечный приступ хватит, потому что, ну ты понимаешь, твой дядя (и все Даконте) узнают, что персонаж этот такой размазня и хлюпик…» Дальше мы с ним об Аракатаке заговорили, о том о сем, не знаю, о людях, которых он среди тамошних знает. Ну, как двое разговаривают, когда какой-то знакомый город вспоминают. «Слушай, а семейство таких-то, что они, как? А с тем-то и тем-то что сталось, а как дядя твой поживает? А еще такое-то было, с этим как дела обстоят?» Говорили о городских событиях, о вещах всяких, которые он помнит. Потом я ему попенял: «И что же ты, как я посмотрю, имя наше семейное в своих вещах используешь». А он: «Черт! Сейчас начнешь с меня миллионы долларов требовать». А я ответил: «Да ладно тебе, не бери в голову…»

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Шумиха вокруг него поднялась еще до того, как история с Нобелевкой подоспела. Колумбия на такие штуки падка. Ты и сказать-то не мог ничего, если это к Габо касательства не имело. И понеслось, тут ахи-охи по нему, там ахи-охи. В смысле — вся страна с ума сошла. Как тот деятель знаменитый [поэт Порфирио Барба Хакоб[119]] из Кали выразился, мол, это словно «гараж с архиепископом». Такая она и есть, Колумбия.