Жизнь Гюго

Чтобы написать вам, мне пришлось оторваться от своего бесконечного созерцания. Примите мое письмо и мои мысли в таком виде, как они приходят, слегка бессвязные и растрепанные гигантскими колебаниями Бесконечности»{955}.

Такое самораскрытие привело к измененному состоянию сознания, похожему на результат самогипноза: ему казалось, будто он превратился в неодушевленный предмет, в то время как вещи и даже понятия стали мыслящими, чувствующими созданиями. ЛаМанш следует считать одним из главных источников влияния на стиль Гюго: у него появляется склонность приписывать физические качества абстрактным явлениям. Все чаще и грамматический курьез, известный под названием métaphore maxima, – размещение рядом двух существительных («Гидра Вселенная», «Сфинкс человеческий мозг», «Гигантская сперма Океан»), который растворяет различие между образом и реальностью. «На каждую строфу или страницу, написанную мной, падает тень тучи или брызги морской слюны»{956}.

В 1853 году, когда мозг Гюго пришел в такое состояние, к нему приехала старая знакомая, Дельфина де Жирарден, жена его товарища Эмиля. Она привезла с собой новое веяние, оказавшее мощное, каталитическое действие на творчество Гюго. В те годы в Америке увлекались столоверчением, или, как называли занятие более тщеславные его адепты, спиритизмом{957}.

В то время в модных салонах принято было после обеда вызывать мертвых. Еще не доказали, что такое увлечение способно расшатывать нестойкие умы. Напротив, считалось, что спиритизм – источник полезных, авторитетных примечаний к священным текстам. Поколению, воспитанному на тайнах «магнетизма», не приходило в голову уделить внимание менее сомнительным, сопутствующим явлениям телепатии и телекинеза или хотя бы усовершенствовать технологию. В «Марин-Террас» вызывали духов старинным способом. Они стучали по полу ножками с помощью трехногого стола: один удар обозначал букву «А», два удара – «Б» и т. д. Сеансы поэтому продолжались довольно долго. Если верить записям Гюго, иногда стол делал по шесть ударов в секунду на протяжении трех с лишним часов{958}. Ясно, что такое невозможно – даже для Гюго. Поскольку он искренне верил, что просто записывает слова, переданные столом, по крайней мере некоторые тексты следует считать ранней формой психографии, или автоматического письма. Гюго считал стол современным ему эквивалентом треножника сивиллы.

Если принимать происходившее в «Марин-Террас» за обычное перерывание содержимого своего «чердака», полтора года, которые Гюго посвятил столоверчению, стоило бы упомянуть лишь как пример того, как долго тянутся вечера в ссылке. Но некоторые записанные тексты – настоящие шедевры жанра и дают уникальную возможность заглянуть в сознание поэта.

Несколько ночей стол не двигался, и Дельфина уже собиралась возвращаться в Париж. Вечером 11 сентября 1853 года (почти ровно через десять лет после того, как Гюго узнал о трагедии в Вилькье) стол вдруг ожил и отстучал слова «дочь» и «смерть», затем последовательность «л, е, о, п, о, л, ь, д, и, н, а». Гюго обратился к тишине:

– Ты счастлива?

«Да».

– Где ты?

«Свет».

– Что мы должны сделать, чтобы быть с тобой?

«Любить».

– Ты видишь, как страдают те, кто тебя любит?

«Да».

Естественно, Гюго трудно было реагировать на такие откровения скептически. Никто не посмел бы подшучивать над ним от имени Леопольдины. Еще больше укрепляло в доверии то, что стол начал предлагать идеи, образы, целые стихотворные строки. Стол произнес даже новое название последнего романа – «Отверженные», которое было известно только Гюго. Иногда стол передавал откровения и когда Гюго не было в комнате. В связи со столом Гюго беспокоило другое. Он пообещал себе, что никогда не будет «заимствовать у Неизвестности». Не могут ли духи мертвых потребовать этическое авторское право на некоторые лучшие его произведения?

После Леопольдины стол на некоторое время вспомнил о своей роли салонной игры. В гости к Гюго и Вакери приходили другие изгнанники: венгр Телеки, бывший представитель республиканцев, генерал Лефло и горбатый приспешник Гюго Эннет де Кеслер, легковозбудимый человек, чье общество очень нравилось Гюго, потому что Кеслер был атеистом, которого ничего не стоило победить в споре. Гюго флиртовал с двумя женскими духами, беседовал с косноязычной феей, уверявшей, будто она говорит по-ассирийски. Стоя в коридоре, он громко хохотал, услышав следующий разговор с Вакери:

– Кто здесь?

«Лопе».

– Де Вега?

«Да».

– К кому ты пришел?

«К тебе».

– У тебя послание для меня?

«Да».

– Говори.

«Твой».

– Продолжай.

«Видели».

– Дальше!

«Бп…»

– Ты говоришь: Бп?

«Нет».

– Ты сказал «видели»?

«Нет».

– Ты сказал «твой»?

«Нет».

– Так есть у тебя послание для меня?

«Нет».

– Ты Лопе де Вега?

«Нет».