Жизнь Гюго

Пока Гюго прислушивался к детскому лепету, как антрополог изучает язык потерянного племени, главари взрослого мира вели себя как маленькие. Леопольд Гогенцоллерн объявил себя претендентом на испанский престол. Так как главой династии Гогенцоллернов считался Вильгельм I Прусский и так как последние десять лет Пруссия мешала планам Франции в Европе, Франция выступила против. Очевидно, настало время настоять на своем. Министр иностранных дел Франции дал понять, что король Испании из династии Гогенцоллернов будет поводом к войне. Гогенцоллерн отозвал свои притязания; возможно, этим дело бы и кончилось.

Однако императрица Евгения пожелала, чтобы сомнительная империя ее мужа одержала и дипломатическую победу. Она требовала, чтобы отказ от претензий гарантировал лично Вильгельм. Бисмарк ответил сухим заявлением в форме телеграммы, которую доставили в Париж в День взятия Бастилии. Ни о каких гарантиях не может быть и речи. Франция сочла себя оскорбленной и 19 июля 1870 года объявила Пруссии войну. «Некоторым нравится приговаривать к смерти часть человечества, – писал Гюго. – Объявления просто поразительны! Одно ружье убьет двенадцать человек, одна пушка – тысячу»{1249}. Всплеск бездумного патриотизма выгнал толпы народа на улицы. В магазинах раскупили карты Германии: всем хотелось отмечать флажками продвижение победоносной французской армии. В передовой статье семейного «Парижского журнала» предлагали швырять трупы пацифистов в сточные канавы{1250}.

Одним из немногих приятных исключений в эти кровавые сумерки Второй империи стал величайший сентиментальный патриот, предавший дело патриотизма. Гюго опубликовал открытое письмо «К женщинам Гернси», которое появилось в большинстве материковых газет. Он просил, чтобы бинты раздавали поровну французским и немецким раненым: «Так как эти слепцы забыли о том, что они братья, будьте им сестрами!»

Как и все остальные, Гюго ожидал, что через несколько дней французские солдаты окажутся в Берлине. Франция опережала Пруссию в гонке вооружений, и уверенность ее армии, как считалось, основана на чем-то конкретном. Осуществится мечта Гюго о французской Рейнской области. Появятся два равных столпа Соединенных Штатов Европы, и федерации навяжут язык прогресса: «Соединенные Штаты Европы, говорящие на немецком языке, отбросят нас назад на пятьсот лет». «Но ничто из этого не будет достигнуто посредством Бонапарта! Как и посредством этой чудовищной войны!»{1251}

Несмотря на мрачное предсказание победы, человек, который изучал непостижимый хаос Ватерлоо, уже отчасти подозревал, каким будет исход: «Я верю, что Пруссия будет раздавлена; но могут начаться осложнения, которые выльются в многочисленные столкновения и закончатся революцией»{1252}.

Если вспомнить абсолютную уверенность французов в победе, любопытно, что у парижского чиновника возникла та же мысль, что и у Гюго. 26 июля, через неделю после объявления войны, двое французов, один из которых присылал своих детей к нему обедать, обвинили его в том, что он вступил в сговор со ссыльными герцогами Орлеанскими и собирается убить императора{1253}. Якобы в Руане собирают бывших заключенных и вооружают их пистолетами. Если понадобится, «заговор» можно использовать для дискредитации республиканцев и монархистов одновременно. Кроме того, заговор «докажет», что Виктор Гюго с самого начала был тайным роялистом.

Первым ответом Гюго на слухи о войне стал характерно символический поступок. Когда в Париже читали телеграмму Бисмарка, он устроил маленькую церемонию в саду при «Отвиль-Хаус»: посадил желудь (точнее, один из нескольких), который вырастет и станет «Дубом Соединенных Штатов Европы». «Через сто лет больше не будет ни войн, ни папы римского, а дуб будет высоким». Он оказался прав только насчет дуба.

Через три недели, 9 августа 1870 года, настало время активных действий:

«Пришли газеты. Война превращается в катастрофу. Ужасные новости. Проиграно три сражения – одно за другим, в том числе крупное, Мак-Магоном. Восемь тысяч французов попали в плен. Захвачено 30 пушек, 6 пулеметов, 2 знамени.

Я разложу все свои рукописи по трем сундукам и приготовлюсь отдаться в распоряжение долга и событий.

Шарль и все мои гости сегодня уезжают на Джерси. На Джерси есть телеграф, и Шарль узнает последние новости. Если нужно, он будет писать мне каждый час»{1254}.

Меньше чем за месяц войны Франция потеряла Эльзас и Лотарингию. Армия тренировалась в пустынях Алжира и не была готова применять тяжелую артиллерию и передвигаться по железным дорогам. Припасы находились далеко от линии фронта. Карт не хватало, и приходилось реквизировать их в местных школах. Постепенно становилось ясно, что превосходство французской армии сильно преувеличено. Луи Бонапарт с трудом сидел на коне, мучимый нерешительностью и камнями в желчном пузыре. Конец империи был близок, что еще не было абсолютной трагедией; но сохранится ли страна под названием «Франция»?