Жизнь Гюго

13 августа Гюго взял из банка 12 тысяч франков и приказал зашить 11 тысяч в свой жилет. В ту ночь он видел сон. Он встретился с Луи Бонапартом в подсобке магазина мадам Левер, брюссельской знакомой Огюста Бланки. «Он выходил. Я возвращался». Воображаемый спутник в его ссылке, брат-соперник и злое «второе „я“» выходил из маленькой темной комнаты, принадлежавшей замужней женщине… Скоро Франция будет приветствовать возвращение своего реабилитированного сына.

15 августа Гюго вместе с Шарлем, Алисой, Жанной и Жоржем, тремя горничными, Жюльеттой и ее племянником Луи Кошем уехал с Гернси. Гюго раздал всем итальянское лекарство от морской болезни. После необычно тяжелого пересечения Ла-Манша они рано утром следующего дня достигли Саутгемптона. Таможенник, за год до того написавший стихотворение в честь Гюго, пропустил их, не досматривая багажа. Они сели на поезд, доехали до вокзала Ватерлоо, перебрались на вокзал Чаринг-Кросс, сели в поезд, идущий в Дувр. 17 августа в 21.30 они приплыли в Брюссель.

Тем временем во французское посольство в Лондоне пришла телеграмма. В ней содержалась тревожная весть для министра внутренних дел: «Говорят, что Гюго сегодня покинул Гернси и переправился на небольшой остров Серкс [sic! – Г. Р.]. На самом деле он направляется в Байё». Виктор Гюго, говорилось в телеграмме, вел тайные переговоры с прусским агентом. Сорок тысяч предателей ждут в Байё, чтобы обер-лейтенант Гюго повел их на Париж{1255}. Интересно, что сведения сочли правдоподобными. В некоторых кругах произведения Гюго до сих пор казались намеренной попыткой подорвать французскую государственность. Даже в 1883 году автор памфлета «Виктор Гюго Малый» называл его немецким шпионом в области культуры{1256}. Тогда снова начался поиск козлов отпущения, который закончится делом Дрейфуса.

Гюго предстояло еще три недели ждать в Брюсселе. Он обсуждал будущее с другими ссыльными, оставлял инструкции для своих душеприказчиков, наслаждался радостями семейной жизни и пытался спасти средневековую башню, которую собирались снести. Детям снились страшные сны. Гюго решил закончить свою ссылку, если французов победят; но он собирался защищать Париж, а не империю. Он вернется как обычный гражданин и займет свое место в рядах Национальной гвардии: «Я буду счастлив разделить смерть с Парижем… а если народ не восстанет, я вернусь в изгнание».

Гюго отлично понимал, что он не будет «простым гвардейцем». Как и империя, он строил планы на случай непредвиденных обстоятельств, набрасывал речи и прикидывал возможные варианты будущего. Что бы ни случилось, он будет к этому готов:

«Диктатура. Я понесу ее бремя. Если меня постигнет неудача, я накажу себя, отправившись в вечную ссылку.

Если я добьюсь успеха, диктатура – преступление. Преступление не оправдывается успехом. Я совершу это преступление и сам вынесу себе приговор, и даже если я спасу республику, заявляю, что я покину Францию и никогда туда не вернусь»{1257}.

Гюго проводил политическое совещание со своим сверх-«я». Если ему повезет и он спасет родину (когда отечество было в опасности, оно имело обыкновение менять пол), один Виктор Гюго накажет второго Виктора Гюго за высокомерие – вступит в союз с матерью – и таким образом смягчит его образ в ретроспективе. Обнаружив искупительную силу своей «чудовищной, святой» ссылки{1258}, он полностью воспользуется ею. Наполеон III и Виктор Гюго, гонитель и изгнанник, сольются в одном супер-Гюго. Лучшей концовки для себя он придумать не мог.

31 августа 1870 года, очутившись в центре собственного урагана, он написал стихотворение «К возвращению во Францию». Оно было написано в новой строфической форме, точно воспроизводящей дыхание человека, который размышляет над сильнодействующими возможностями, которому не дает покоя одна и та же мысль, который отмеряет капли:

Qui peut en ce moment où Dieu peut-être échoue,
Deviner
Si c’est du côté sombre ou joyeux que la roue
Va tourner?..

(«Теперь, когда Бог, возможно, беспомощен, кто скажет, в какую сторону повернется колесо – к радости или печали?..»)

Через четыре дня разносчики газет бегали по улицам с криками: «Наполеон Третий в тюрьме!» Французская армия сдалась при Седане, через восемнадцать лет и три месяца после государственного переворота.

Париж погрузился в молчание. Теперь ничто не отделяло орды пруссаков от столицы. На станции на площади Денфер в поезд до Бреста грузили ящики с надписью «Не кантовать!». Там были картины из Лувра. Национальную гвардию удвоили. Гюго записал в дневнике: «Сейчас спасти Францию – значит спасти Европу»{1259}.