Жизнь Гюго

Но, как впоследствии покажет роман, попытки победить лень и надежда на то, что после завершения труда он снова сможет предаваться праздности, толкнули его на плодотворную работу и успешные изыскания. В то же время из-за той же лени он терял интерес к, так сказать, законченному продукту. Постоянное стремление Гюго менять собственное прошлое вполне могло стать на пути его лучших произведений. Однако, как Гюго признался Фонтани, он испытывал «священный трепет перед вдохновением. Даже последнюю запятую я буду выверять по первому черновику!»{443} «Автор предпочитает, – пишет он в «Предисловии к драме „Кромвель“», – исправлять одно произведение только в другом». Значит, он мог точно подсчитать время, которое понадобится на создание каждой книги. Фонтани страшно удивился, узнав, что Гюго подходит к работе как фермер, который измеряет свое поле. С финансовой точки зрения его будущее обеспечено. «Написав двадцать пьес, он завершит свою литературную карьеру двумя огромными произведениями – одно прозаическое, другое будет гигантским эпосом о Наполеоне, во всех формах и размерах»{444}. В действительности Гюго предпочитал своего рода мысленный севооборот, чередуя поэзию, прозу и драматургию. Во всем остальном его долгосрочный план оказался довольно пророческим, с намеком на вторую жизнь после завершения «литературной карьеры» и эпоса о Наполеоне. Впрочем, в 1830 году о Наполеоне он еще не думал.

С «Собором Парижской Богоматери» он слегка просчитался. 5 августа 1830 года он уже понимал, что не окончит роман к сроку; но у него появился великолепный предлог. Из-за сражений на Елисейских Полях он перевез свои рукописи в дом шурина на более тихом левом берегу Сены. Пропала записная книжка, содержавшая плоды двухмесячной подготовительной работы. «Несомненно, это можно назвать форс-мажорными обстоятельствами», – внушал он Гослену, который согласился на двухмесячную отсрочку{445}.

Если бы Гослен прочел «Гана Исландца» выпуска 1823 года до того, как в 1829 году взялся за третье издание, он бы хорошо подумал, прежде чем соглашаться. В примечании объяснялось, что автора вынудили написать серьезный роман «и он имел несчастье, гуляя в окрестностях Фонтана Невинных, потерять записную книжку, куда записывал комментарии и афоризмы».

В 1830 году предлогом для Гюго стала Июльская революция. Карл Х отправился в ссылку, а Гюго искали убежища, так как пули разбили крышу над их головой. Они бежали в сельскую гостиницу в Монфор-л’Амори. В ходе последующего государственного переворота Карл Х распустил парламент и 25 июля 1830 года отменил свободу печати. На следующий день началась всеобщая забастовка. Король – совсем как Людовик XIII из «Марион Делорм» – уехал на охоту, где провел целый день. Газеты выходили, как всегда. Когда войска попытались закрыть типографии, весь центр Парижа покрылся баррикадами. Собор Парижской Богоматери перешел к инсургентам, в число которых входило много студентов и интеллектуалов.

До тех пор кровавая трехдневная революция (27–29 июля 1830 года) была победой для поколения, которое рукоплескало на премьере «Эрнани». Луи-Филиппа короновали «Королем всех французов». Не сразу люди поняли, что Июльская монархия знаменует собой власть денег, бюрократов и буржуазии.

От Гюго ждали заявления. Оно появилось в виде оды «К молодой Франции». Он приветствовал благородных студентов, которые помогали восстановить свободу, но также и загонял их, при помощи своей риторики, в общую толпу с другими недавними героями: студенты были птенцами великого орла, Наполеона, который сам был детищем Великой французской революции. Ничто из прошлого нельзя стирать; «шрамы битвы» должны остаться на лице города. Автор «Эрнани», боровшийся с традиционными предрассудками, либерал с манерами роялиста, призывал сохранять кумиров. Даже на «седую голову» старого Карла Х, «ковыляющего в ссылку», нельзя надевать «терновый венец».

Иными словами, в истории Гюго видел силу, которая отрицала политические убеждения. Учитывая довольно возвышенную позицию, правы были все – и Виктор Гюго, приглашенный на коронацию Карла Х, и Виктор Гюго, славивший Наполеона, и Виктор Гюго, который приветствовал Июльскую революцию – сын Софи и Брута.

19 августа 1830 года двусмысленную оду, напечатанную в «Глобусе», предваряла короткая анонимная заметка, написанная Сент-Бевом. Играя роль менеджера по связям с общественностью, он называл оду важной вехой и уверял, что Гюго – за свободную и либеральную Францию. Любопытно грубое выражение, которое Сент-Бев позже применил к своей заметке: «Я его развенчал, сорвал с него корону». «Я намеревался пустить оду в еще узкий пролив ликующего либерализма»{446}. Поскольку все молодые романтики хотели верить, что Гюго в душе республиканец, все сошло на удивление гладко.

С помощью Сент-Бева Гюго безмятежно встретил новый рассвет, подняв соответствующий флаг{447}, не ведая, что капитан корабля втайне от него пробивает дыру в трюме.

Глава 9. Что видел консьерж (1831–1833)