Для широкого круга читателей он написал около двадцати семи популярных диалогов, которые, по мнению Цицерона и Квинтилиана, не уступали диалогам Платона; в античности своей славой Аристотель был обязан преимущественно им[1957]
. Эти диалоги стали одной из жертв завоевания Рима варварами. До нас дошло большое количество специальных, в высшей степени абстрактных, неподражаемо скучных писаний, на которые редко ссылались античные ученые и которые были, по всей видимости, составлены из заметок Аристотеля для своих лекций или из записей, делавшихся на этих лекциях его учениками. Эти специальные компендиумы не были известны за пределами Ликея, пока в первом веке до нашей эры их не опубликовал Андроник Родосский[1958]. Сорок из них сохранилось, но Диоген Лаэртский упоминает 360 других, вероятно, имея в виду короткие· монографии. Среди этих обломков учености мы должны отыскать живую некогда мысль, за которую позднейшие века прозвали Аристотеля философом. Приступая к ним, мы не должны ожидать от них ни блеска Платона, ни остроумия Диогена; мы найдем здесь только богатую кладовую знаний и консервативную мудрость, приличествующую другу и пенсионеру царей[1959].Традиционно Аристотеля по преимуществу рассматривают как философа. Возможно, это ошибка. Давайте — пусть только свежего взгляда ради — увидим в нем прежде всего ученого.
Его любознательный ум более всего интересуется процессом и техникой рассуждения, которые Аристотель анализирует с такой проницательностью, что его «Органон», или «Орудие», — название, данное потомками его логическим трактатам, — стал учебником логики на два тысячелетия. Он стремится мыслить ясно, хотя в дошедших до нас трудах это редко ему удается; он тратит половину своего времени на определение терминов, после чего полагает, что решил проблему. Само определение, по Аристотелю, — это спецификация предмета или идеи посредством указания на род или класс, к которому принадлежит определяемое (человек — это
Единственным источником познания он признает ощущения. Универсалии суть обобщенные идеи, не являющиеся врожденными, но сформированные благодаря многим восприятиям сходных объектов; они суть понятия, не вещи[1960]
. Аксиомой для всей логики он решительно устанавливает закон противоречия: «Одному свойству невозможно одновременно принадлежать и не принадлежать одной и той же вещи в одном и том же отношении»[1961]. Аристотель разоблачает логические ошибки, в которые впадают или заманивают нас софисты, и критикует своих предшественников за то, что они создают чисто умозрительные теории вселенной вместо того, чтобы посвящать себя терпеливым наблюдениям и экспериментам[1962]. Его идеалом дедуктивного рассуждения является силлогизм — трио суждений, третье из которых с неизбежностью вытекает из двух предыдущих; он, однако, признает, что во избежание голословности силлогизм нуждается в широкой индукции, которая сделала бы его большую посылку вероятной. Хотя в своих философских трактатах Аристотель слишком часто распыляется на дедуктивные рассуждения, он хвалит индукцию, собирает в своих научных трудах массу отдельных наблюдений и при случае сообщает о своих или чужих экспериментах[1963]. Со всеми своими ошибками, он — отец научного метода и первый известный человек, организовавший сотрудничество в области научных исследований.Аристотель подхватывает науку там, где оставил ее Демокрит, и осмеливается проникнуть во все ее отрасли. Хуже всего даются ему математика и физика, в которых он ограничивается изучением первоначал. В «Физике» он ищет не новых открытий, но ясных определений используемых терминов, таких, как