Жизнь и борьба Белостокского гетто. Записки участника Сопротивления

27 июня 1941 года, на шестой день войны, в город вторглись фашисты и наступила трехлетняя кровавая ночь оккупации. Административно Белосток был присоединен к Третьему рейху и номинально управлялся из Берлина, но главным образом из недалекого Кенигсберга (теперешнего Калининграда). В конце июля 1944 года город освобожден Красной армией, а через несколько недель — в соответствии с советско-польским договором — передан Польской республике.

Этот калейдоскоп событий, многократная смена власти и окончательное включение города в состав Польши, по-видимому, ослабили интерес советских историков к движению Сопротивления в Белостоке и окру́ге в годы оккупации. К этому, вероятно, присоединились и некоторые другие политические мотивы, в том числе и длительный запрет на обсуждение вопросов, касавшихся судьбы еврейского населения на оккупированных территориях, в частности жизни в гетто и возникновения в нем Сопротивления.

В двадцатых-тридцатых годах ХХ столетия Белосток лежал на пересечении национальных культур, в первую очередь польской и еврейской. Обе общины были приблизительно равны по численности и составляли абсолютное большинство населения стотысячного города (в 1939 году в Белостоке жило 52 тысячи евреев). Из других национальностей в Белостоке проживало незначительное число русских, белорусов и немцев. Сельское население вокруг Белостока в основном состояло из белорусов и поляков.

Белосток первой половины ХХ века — один из центров текстильной промышленности. На ткацких фабриках трудились тысячи еврейских и польских рабочих. Среди евреев было также много ремесленников — портных, сапожников, столяров, жестянщиков и т. д. Немало было владельцев небольших лавочек. Другую социальную прослойку составляли служащие, учителя, врачи, инженеры, адвокаты. Вершину этой пирамиды занимали крупные фабриканты.

Политический спектр еврейского населения включал три основные части: еврейскую социал-демократию (Бунд) [Всеобщий еврейский рабочий союз. — Ред.], несколько организаций сионистского направления и находившихся на нелегальном положении коммунистов.

Однажды в середине мая 1923 года мужчина и женщина с новорожденным младенцем спешили к врачу — мальчик почти не подавал признаков жизни. Когда сильно встревоженные молодые родители проходили мимо краснокирпичного костела Святой Марии, младенец вдруг ожил и чихнул. Впоследствии отец, убежденный атеист, шутил со мной: «А ты рано обнаружил негативное отношение к „опиуму народа“…»

Отец, Беркнер Самуил Самарьевич, 1889 года рождения, старший сын в многодетной семье скромного достатка, в то время заведовал интернатом для инвалидов и престарелых. Это весьма печальное заведение находилось в не менее печальном месте — рядом с еврейским кладбищем, на улице Минской, 1. Родители и старший брат Павел (Пиня, Пинхас) позже нередко вспоминали, что начало моего детства протекало на этом кладбище. Там со мной гуляли, и там, по-видимому, я начал ходить.

В моей зрительной памяти часто возникает образ отца. Невысокий мужчина, без лишнего веса, с покатыми плечами, но крепкого телосложения. Высокий лоб с залысинами, серые умные глаза. Спокойный, доброжелательный взгляд. Отец блестяще окончил гимназию в 1905 году. Еще гимназистом участвовал в революционных событиях в Белостоке. Казак на лошади погнался за ним и нанес ему удар шашкой плашмя. Последнее обстоятельство, вероятно, спасло ему жизнь.

Обладая незаурядными способностями и, как еврей, не имея возможности поступить в российский институт, он по окончании гимназии уехал в Бельгию, влачил там полуголодное существование, перебиваясь репетиторством. Но учился в Гентском университете на факультете мостостроения и заодно совершенствовал свое знание французского языка.

Весной 1914 года, накануне Первой мировой войны, когда международная обстановка накалилась до предела, царское правительство отозвало своих подданных из-за границы.

Отец вернулся в Белосток, не успев сдать выпускных экзаменов. Итак, университет окончен, но диплома он не получил. Вскоре его мобилизовали, и он ушел на фронт. Целый год воевал на передовой, был лучшим стрелком полка. Затем, в числе многих других русских солдат, попал в немецкий плен. До конца войны находился в лагере военнопленных, познал на практике «гуманизм» прусской военщины.

В 1917 году его избрали членом лагерного комитета военнопленных. Свободно владея французским языком, отец поддерживал связь русских военнопленных с французскими.

По освобождении из плена отец вернулся в Белосток и женился на моей будущей матери, Софье Павловне Корнянской. За несколько лет до этого ее первый муж, отец моего брата Павла, скоропостижно скончался от чахотки. Мой отец фактически усыновил Павла, хотя тот сохранил фамилию своего покойного отца — Тыкоцинский.