Жизнь и борьба Белостокского гетто. Записки участника Сопротивления

Мои первые воспоминания, по-видимому, относятся к возрасту 3–4 лет, когда мы жили в доме 17 по улице Крашевского. Мы жили на первом этаже кирпичного трех-или четырехэтажного дома. Квартира была темная и сыроватая. Владельцем дома был весьма желчный и злой старик Вайсман. К Вайсману я относился недружелюбно и порою дразнил его. Он нередко гонялся за мной, а я иногда скрывался от него в туалете во дворе. Я закрывался на крючок, он пытался открыть дверь, и я дрожал от страха…

Недалеко от нашего дома была продовольственная лавка старого Лернера. Иногда там отпускал продукты его сын-инвалид. Ему прострелили ногу на границе при попытке уйти в СССР.

В целом квартал был скорее христианским: в нем было много частных домов, в которых жили поляки. Рядом с нашим домом находился дом, в котором жили мои польские товарищи по играм Хелецкие — два мальчика и девочка. Хелецкие хорошо относились ко мне, и я проводил у них немало времени. Помню, что доводилось бывать там и на новогодней елке, но в основном мы играли на довольно просторном закрытом участке их усадьбы. Однажды я сидел с Хелецкими на их воротах, а мимо шел незнакомый польский мальчик. Не знаю, как он узнал во мне еврея, но с криком «жид!» он бросил в меня кусок кирпича, попав мне в лоб. Потекла кровь, но было не столь больно, как обидно. Хелецкие отогнали хулигана, но обиду эту я еще долго помнил. Такие выходки случались нередко. У меня было много дворовых друзей — еврейских ребят. Мы с ними часто играли в футбол. Как правило, мячом служил большой клубок пряжи. Дружил я и с двумя девочками по фамилии Хазан. К младшей я был неравнодушен, но однажды я из озорства напугал ее, и она перестала разговаривать со мной.

Несмотря на хорошее техническое образование, отец был вынужден работать не по специальности — мешало отсутствие диплома. Большую часть жизни он прослужил бухгалтером в поликлинике социального страхования «Каса хорых» («Больничная касса»). Наряду с этим отец активно занимался общественно-политической деятельностью, несколько лет был членом местной организации Бунда. Однако его возмущала коррумпированность некоторых членов руководства союза, и, написав разоблачительное письмо лидеру городской организации, он покинул ряды Бунда. В душе отец навсегда остался левым социал-демократом, убежденным сторонником единства социалистов и коммунистов.

Некоторым воплощением этих идеалов он посчитал создание независимого спортивного клуба «Штрал» («Луч») в противовес бундовскому клубу «Моргенштерн» («Утренняя звезда») и сионистскому клубу «Маккаби». В спортклубе «Штрал» отец собирал оппозиционно настроенную бундовскую молодежь, молодых спортсменов-коммунистов и внепартийных левых. Все свободное время отец отдавал развитию спорта среди рабочей молодежи и пользовался у нее любовью и уважением.

В летние выходные дни отец, мать и я, вместе с наиболее близкими отцу организаторами и активистами клуба, уходили в пешие походы в деревню Селяхувку, расположенную на реке Супраслянке. Ходьба занимала полтора-два часа, и прогулка в тенистом хвойном лесу, купание, шутки создавали настроение на всю неделю. Из помощников отца по клубу запомнился мне смуглый веселый Володя Познанский, инструктор по гимнастике Серлин, футболисты братья Бреннеры и вратарь по кличке Итальянец.

Мой сводный брат Павел был на одиннадцать лет старше меня. Он был худой, выше меня, с выразительными глазами и носом с горбинкой, с густой русой шевелюрой.

Павел был очень талантлив. Его широкая эрудиция в области литературы, истории политики, ораторское дарование способствовали его ярким выступлениям. Юношей он стал членом молодежной организации Бунда «Цукунфт» («Будущее»), но через некоторое время порвал с ней и во главе группы бывших цукунфтовцев перешел в подпольный комсомол.

В старших классах гимназии Павел влюбился в свою одноклассницу, комсомолку Иду Менаховскую, с которой дружил много лет.

В отличие от меня, не знавшего до 1939 года ни слова по-русски, Павел, как и родители, кончившие русские гимназии, хорошо знал русский язык, особенно любил Пушкина. У нас был большой, хорошо иллюстрированный однотомник Пушкина дореволюционного издания, и Павел знал наизусть множество пушкинских стихов. В старших классах Павел сам писал стихи, даже большие поэмы, которыми родители гордились.

По окончании гимназии Павел поступил на юридический факультет Варшавского университета. В Варшаву брат ездил изредка — на отдельные курсы лекций и на экзамены. Посещение лекций было свободным.

В середине тридцатых годов — мы уже жили на другой квартире, более светлой и сухой, на Ботанической, 8 — к нам домой нагрянули с обыском. Их было двое, полицейский в форме и агент дефензивы (польской тайной полиции) в штатском. Несколько часов искали, все перерыли, в основном в комнате и вещах Павла. Обстановка в доме была напряженная. Мать стояла заплаканная. Отец и брат держались с достоинством. Павел был даже несколько ироничен.