Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

Она вернулась домой поздно вечером. Может быть, в Париже и был большевистский консул. Париж большой, а этот консул не вывешивал никаких объявлений. Жанна обежала много улиц. Жанна была и в злом особняке на улице Греннель. Но Жанне никто не хотел сказать, как проехать в Москву.

Пройдя в свой закоулок, она сразу легла. Из кабинета до нее доходил зычный бас Халыбьева:

— Дорогой господин Ней, на правах будущего родственника я позволяю себе указать вам, что ваша племянница — испорченнейшая особа. Еще при жизни вашего несчастного брата она обращалась ко мне с самыми неблаговидными предложениями.

Вслед за этим наступила пауза. А потом неожиданно и дико прогромыхали спазмы хохота самого господина Нея:

— Вот как. Ну, спасибо, старина, за информацию. Мы, ха-ха, сделаем соответствующие выводы.

— Андрей, — прошептала Жанна, — Андрей, неужели ты не защитишь меня?

Но Андрей был далеко. Но Андрей в этот час, над заснеженной Москвой, повторял: «Тибумери, Тибумери». И страшное имя трущобы, где металась беззащитная Жанна, казалось ему неслыханно нежным.

Глава 15 О СЛОВАХ, НЕ ЗНАЮЩИХ ЛЮБВИ, И О ЛЮБВИ, НЕ ЗНАЮЩЕЙ СЛОВ

Великий писатель Жюль Лебо жил в особняке на тихой улице Сен-Пер, облюбованной антикварами и букинистами. Об этом знал весь Париж, и весь Париж мечтал пробраться за чугунные двери таинственного дома, о котором рассказывали такие завлекательные небылицы. Но Жюль Лебо был стар, все чаще он чувствовал замирание и дурноту, ноги его отекали, и жить ему оставалось немного. Поэтому, как господин Раймонд Ней над франками, жадно трясся он над оставшимися еще часами. Никто к нему не имел доступа. От этого слухи ширились. Уже не только дамочки за файвоклоком у Румпельмайера, но и литературные критики вечерних газет стали уверять, что Жюль Лебо, впав к старости в разврат, устраивает у себя оргии с участием монахинь, русских большевиков (из бывших военнопленных), омоложенных гермафродитов и даже обезьян. Когда же Жюль Лебо заявил в одной из своих книг, что он видит всю неизбежность близкой революции, более того, что эта неизбежность радует его, словом, когда он стал признанным врагом общества, слухи эти начали превращаться в саркастические статейки. Самые смелые предлагали даже объявить Жюля Лебо бездарным или, по крайней мере, совершенно исписавшимся. Но так как читатели привыкли с детских лет неизменно слышать о том, что Жюль Лебо не просто писатель, а писатель «великий», из этого ничего не вышло. Даже добродетельные члены академии, более всего на свете ненавидевшие революцию, были вынуждены присудить последнюю премию, в восемьсот тысяч франков, не кому-либо иному, а именно Жюлю Лебо за его книгу «Некоторые злоключения господина Бегемота», которая, по существу, являлась злейшей сатирой и на академию и на многое иное, столь же дорогое сердцам членов жюри. Но что было делать?.. Конечно, революционеров нужно сажать в тюрьму Санте, конечно, следует удвоить или даже удесятерить расходы на тайную полицию, но Жюль Лебо все-таки великий писатель!..

А присудив премию, члены жюри за вермутом, потирая для аппетита коленки, рассказывали друг другу:

— Этот Лебо совсем выжил из ума. Он заперся в своей берлоге и там женит единственного подписчика газеты «L’Humanité» на человекоподобной обезьяне, которую ему прислала из Сан-Франциско какая-то сумасшедшая почитательница. Вот завтра мы наверное увидим нечто весьма пикантное!

Но Жюль Лебо не принял членов жюри, явившихся поздравить его. Это было, конечно, очень невежливо, но он дорожил своим временем. Впрочем, члены жюри ничего не потеряли: в особняке не было ни монахинь, ни обезьян. Кроме великого писателя, там жила только m-lle Фальетт, старенькая экономка, каждое утро варившая для Жюля Лебо кофе, а во время болей приносившая ему грелку или мешок со льдом.

Жюль Лебо весь день сидел в кабинете, кутая ноги в плюшевый плед, и писал. Он знал, что скоро умрет, и поэтому спешил. Он хотел закончить еще одну книгу. Это была история самой обыкновенной любви, история наивная и сентиментальная. После сорока книг, умных, насмешливых и злых, зная, что эта книга — последняя, что после нее — только смерть, Жюль Лебо хотел найти слова особенно нежные и ласковые. Может быть, умирая, он хотел таким образом помириться с жизнью.