Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Том 3

 Признаюсь, что пункт сей был мне до того совсем неизвестен, или мною при читании инструкции не замечен по достоинству, ибо не доходило до того надобности, но тогда кинулся он мне в глаза; и как из него усматривал я, что был некогда 22–летний период времени, в которой запрещено было давать из диких поль земли, но, несмотря на то, многие их каким–то неправильным и незаконным образом себе доставали, и самое сие плутовство сим пунктом было разрушаемо, то кинулся я в помянутые Пашковы документы для отыскания года, в которой даны были ему помянутые 1000 четвертей; и какое же удовольствие мое было, когда увидел я 1732 год и что земля сия принадлежала точно к числу таких, о каких упоминалось в помянутом пункте; я вспрыгнул почти от радости и сам себе воскликнул:

 «Слава, слава Богу! теперь не страшен ты мне, господин Пашков, и вся дачка–то твоя сумнительна еще и тебе не надежна; а живые твои урочищи, на которые ты, как думать надобно, опираешься и всю свою наиглавнейшую надежду возлагаешь, ничего не значут. Оказано ясно, что они в таком только случае действительными быть могут, когда число дачи не написано, а у тебя, молодца, число сие именно означено, Итак, если и дадут тебе, так не более 2000 десятин, а не всю степь, и сей тебе, как своих ушей, не видать. Нужно только, чтоб чрез споры вывесть все плутовство наружу и не допустить тебя схитрить и вновь сплутовать что–нибудь».

 Словом, с меня как превеликая гора с плеч тогда свалила, и обрадование мое было столь велико, что я почти не уснул во всю достальную часть ночи, или спал, но очень мало; и, проснувшись раным–ранехонько, стал размышлять о том, как бы лучше расположить мне это дело и основать сей важной спор, от которого долженствовала зависеть судьба всей этой степи.

 По всему заключал я, что, имея пред собою противника весьма хитрого и могущественного по своему великому богатству, надлежало поступить не только умеючи, но употребить и все нужные осторожности к тому, чтоб при произведении спора не связать с ним и всю нашу округу, о которой по выписям известно было, что и в ней был примерец, десятин до несколько тысяч простирающийся, и что дачной земли и во всей нашей округе было только 7000, а владение простиралось на несколько десятков верст и, по всему вероятию, тысяч до 30 или более десятин. Итак, весьма нужно было, чтоб не подвергнуть и ее никак измерению, что необходимо воспоследовать должно, если свяжется она спором с землею казенною, или с Пашковою. Словом, пункт сей был весьма щекотливой, и надобно было поступить весьма умеючи, чтоб степ сделать казенною, а самим отыграться без всякой опасности.

 Несколько часов занимался я о сем размышлением, а потом, схватя бумагу, стал предварительно сочинять спор, какой бы мне записать при межеванье, и занялся тем все утро 22 августа. И как удалось мне написать объявление наше довольно изрядное и такое, которое, как казалось, для Пашкова не весьма будет вкусно и его гораздо и гораздо поспутает, то хотелось мне повидаться с г. Сабуровым, сообщить ему свою радость, ободрить надеждою и показать ему написанное и посоветовать обо всем нужном, а всего паче о том, как бы нам всем стать заодно, быть единодушными и единогласными и до времени молчать и никому о том ничего не сказывать, дабы Пашков намерения моего не узнал и не употребил бы какой хитрости.

 Но не успел я отобедать, как прискакал ко мне человек от г. Сабурова с уведомлением, что дежурной сегодня офицер, капитан Ржавитинов, дал ему с учрежденного нами форпоста знать, что Пашков в тот день имеет прибыть с великою свитою на свой хутор, и чтоб мы высылали поверенных с запасными на всякой случай людьми.

 Сей случай произвел тогда первую тревогу по моем приезде, а до того было их уже несколько, которыми всеми тамошние жители по необыкновенности своей настращены были чрезвычайно; но и в сей раз разосланы были от нас обоих, как от главнокомандующих, гонцы по всем селам и деревням, и тотчас началась по всюду скачка и гоньба. А как мне кстати и без того ехать надлежало к г. Сабурову, то я и сам, севши на лошадь и заехав за Тараковским, вместе с ним в Калиновку и приехал.

 Тут у всех у нас троих, как у некоего триумвирата, держан был тотчас опять совет с затворенными дверями. Я сообщил им свое открытие, рассказал все дело и прочел им написанной прожект тому, как бы нам удобнее было Пашкова отбоярить и себя защитить. Они возрадовались тому также и, одобряя в полной мере все мною написанное, только и твердили, что сам ангел принес меня к ним на крылушках.