Жизнь и приключения Лонг Алека

— Я всю жизнь провел на море и до сих пор не привык к качке. Говорят, что из людей, подверженных этой проклятой болезни, можно вить веревки, когда они укачиваются. Не надейся. Я не становлюсь добрее. Понял? — И он в изнеможении закрыл глаза.

Алека раздражал этот человек. Он поглядел на скорчившегося на диване Тони и сказал:

— Мне наплевать, каким ты становишься после того, как море вывернет тебя наизнанку, — добрым или злым. Мне от тебя ничего не надо. Я только жалею, что попал на твою ромовую бочку. Это занятие не для меня. Ты это тоже понял, надеюсь?

Макфейл приподнял веки, и злобные огоньки мелькнули у него в глазах.

— Ах, значит ты уже пронюхал… Ошибаешься. В банках керосин. Зачем я взял тебя на судно, черт возьми? Я не должен был этого делать. Но я думал, что мы с тобой сойдемся и вместе… — Он не закончил: приступ морской болезни снова выкинул Тони на палубу, к лееру.

11

…«Моана» подходила к островам ночью. Она неслышно скользила по темному океану. Впереди по носу блеснул и погас далекий огонь. Он долго не появлялся, но когда вспыхнул второй раз, Тухоэ, стоявший на руле, радостно закричал:

— Таити! Маяк Папеэте! Я узнаю его из тысячи.

С каждой пройденной милей огонь становился все ярче и ярче, и шкипер, полистав лоцию, подтвердил, что это огонь Папеэте. Скоро до слуха донесся шум прибоя, ветер принес с берега запах затхлой копры и аромат цветов. Порт был недалеко.

— Подождем рассвета, — сказал Тони. — Пока будем дрейфовать. Здесь трудный заход.

Заскрипели блоки, шхуна сделала поворот и лениво закачалась на длинной, спокойной волне. Команда высыпала на палубу. Матросы громко смеялись, размахивали руками. Завтра наконец они будут дома!

С первыми лучами солнца открылись горы, торчащие прямо из воды. Небо очистилось от облаков, и океан засверкал ослепительной синевой. «Моана» весело побежала к берегу.

Часа через полтора шхуну встретил катер. На борт поднялся смуглолицый лоцман в белом соломенном шлеме и коротких белых штанах.

Как только он поставил «Моану» к причалу, на судно прибыли портовые «власти» — врач, таможенники, шипшандлер. На причале сразу же собралась большая толпа любопытных. Приход новой шхуны в порт был для Папеэте событием. Люди останавливались, смеялись, перебрасывались с матросами шутливыми словами на их родном языке, бросали цветы на палубу. Вероятно, среди встречающих были родные и знакомые.

«Власти» пробыли в каюте у Тони долго. Наконец на палубе появились два таможенника и приказали открывать трюмы. По их лицам было видно, что шкипер не жадничал и угостил их на славу. Вместе с ними на палубу вышел и Тони. Он был совершенно спокоен, улыбался и что-то говорил, поднимая руки кверху. Алек понял, что он рассказывает про шторм в океане и огромные волны. Французы удивленно вскрикивали:

— О-ля-ля! Терибль![21]

Тем временем матросы сняли с люков брезенты и лючины, и в трюмах стали видны ровные ряды ящиков, мешков, кип.

— Все готово. Смотрите, господа, лучше, — любезно позвал таможенников Макфейл. — Смотрите так, чтобы потом не было никаких недоразумений с выдачей разрешения.

Позвав двух матросов на помощь, таможенники спустились в трюм. Они трудились добросовестно. Вскрывали некоторые ящики, переворачивали мешки, прорезали обшивку у кип.

— Эй, шкипер, а что у вас в банках? — донесся вдруг из трюма приглушенный голос таможенника. — Я что-то не видел на них документов.

Тони быстро взглянул на Алека и подошел к люку:

— Керосин, месье. Я же показывал вам манифест. Керосин, как и все остальное, записан туда.

Алек видел, как один из таможенников, видимо неудовлетворенный объяснениями шкипера, пытался отвернуть пробку у одной из банок.

— Боцман, помоги! — распорядился Тони.

Алек спустился в трюм, захватил тряпкой пробку, открыл банку. В нос ударил запах керосина.

— Хорошо, мастер, все в порядке. Я, грешным делом, думал, не спирт ли в банках, — ухмыльнулся таможенник, вылезая из трюма. — Необычная для керосина тара.

— Удобнее продавать, месье. Правда, в банках галлон керосина обходится на цент дороже. Но я полагаю, что это не остановит покупателей.

Формальности и осмотр скоро закончили, и шкипер вместе с «властями» отправился на берег оформлять документы. Он долго не возвращался. Матросы, не дождавшись расчета, ушли в город. На шхуне остался Алек, у которого не было знакомых в Папеэте.

Он присел на корме и любовался окружающей природой. Синий океан, темная зелень кокосовых пальм, белый коралловый песок пляжа, зеленая вода в гавани, сиреневые горы, окружающие Папеэте, ослепительное солнце — все было ново и непривычно для него, северянина.

Неужели он видит это наяву? Ожили яркие картинки его детских книжек. Он видит то, о чем писали Стивенсон, Джек Лондон, Соммерсет? Какие красивые женщины проходят мимо шхуны! Стройные, гибкие, смуглые, в ярких одеждах. Они улыбаются ему. Вот одна бросила на палубу белый цветок. Тоже ему? Алек улыбается в ответ. На душе становится легко. Жизнь прекрасна, он еще молод, хорошо, что он моряк и может посмотреть мир…