Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)

Он поднял руку, чтобы привлечь внимание Мартина. Но последний и без того не сводил глаз с молодого человека, который, помолчав немного, сказал тихим, слабым, глухим голосом:

- Кем приходится вам мистер Энтони Чезлвит, который...

- Который, умер - кем он приходится мне? - спросил Мартин. - Это брат моего деда.

- Боюсь, что он умер не своей смертью, - он был убит!

- Боже мой! - сказал Мартин. - Кем же? Молодой человек, Льюсом, взглянул ему в лицо и, снова опустив глаза, ответил:

- Боюсь, что мною.

- Вами! - вскричал Мартин.

- Не мною непосредственно, но боюсь, что с моей помощью.

- Говорите же, - сказал Мартин, - и говорите правду.

- Боюсь, что это и есть правда.

Мартин хотел снова прервать его, но Джон Уэстлок сказал тихонько: "Пусть, рассказывает по-своему", - и Льюсом продолжал:

- Я готовился стать хирургом и последние годы работал помощником у одного врача в Сити. Будучи у него на службе, я познакомился с Джонасом Чезлвитом. Он и есть главный виновник.

- Что вы хотите этим сказать? - сурово спросил Мартин. - Знаете ли вы, что он сын того, о ком вы только что говорили?

- Знаю, - ответил Льюсом.

Он помолчал с минуту, потом продолжал с того места, где остановился:

- Мне ли этого не знать, когда я много раз слышал, как он желает отцу смерти, как жалуется, что старик ему надоел, сделался для него обузой. У него вошло в привычку клясть отца всякий раз, когда мы собирались по вечерам втроем или вчетвером. Ничего хорошего там не было, - можете судить сами, когда я вам скажу, что он считался у нас первым коноводом. Лучше бы мне было умереть и не видеть всего этого!

Он снова умолк и продолжал снова:

- Мы сходились пить и играть - не на большие деньги, но для нас они были большие. Он обыкновенно выигрывал. Но выигрывал или нет, он всегда давал проигравшим взаймы под проценты; и таким образом, хотя все мы втайне его ненавидели, он приобрел над нами власть. Чтобы задобрить его, мы подшучивали над его отцом - в первую голову его должники, я был одним из них - и пили за скорый конец для старика и за наследство для сына.

Льюсом опять замолчал.

- Однажды вечером он явился сильно не в духе. Старик в этот день ему очень докучал, по его словам. Мы сидели вдвоем, и он сердито рассказывал мне, что старик впал в детство, что он одряхлел, ослаб, выжил из ума, стал в тягость себе и другим и было бы просто милосердием убрать его. Он клялся, что нередко думает о том, не подсыпать ли ему в лекарство от кашля чего-нибудь такого, что помогло бы ему умереть легкой смертью. Ведь приканчивают людей, укушенных бешеной собакой, говорил он; так почему же отказывать в этой милости старикам, которые сильно зажились, почему не избавить их от страданий? Он смотрел мне прямо в глаза, говоря это, и я смотрел ему в глаза, но дальше в тот вечер не пошло.

Он еще раз остановился и молчал так долго, что Джон Уэстлок сказал ему: "Продолжайте". Мартин не отрывал глаз от его лица; он был так потрясен, что не мог говорить.

- Быть может, спустя неделю, а быть может, немного раньше или позже, но когда именно, я не могу вспомнить, хотя все это дело не выходит у меня из головы, - он заговорил со мной снова. Мы опять были одни, потому что не наступил еще час, когда обычно собиралась компания. Мы не уговаривались, но я искал встречи с ним и знаю, что он тоже искал встречи со мной. Он явился первым. Когда я вошел, он читал газету и кивнул мне, не поднимая глаз и не отрываясь от чтения. Я сел против него, очень близко. Он тут же сказал мне, что ему нужно достать двух сортов лекарство: одно такое, чтобы действовало мгновенно, - этого ему нужно было совсем немного: и такое, которое действует медленно, не внушая подозрений, - этого ему нужно было больше. Говоря со мной, он делал вид, будто читает газету. Он говорил "лекарство" и ни разу не назвал его другим словом. Я - тоже.

- Все это совпадает с тем, что я уже слышал. - заметил Джон Уэстлок.